Опимия

Вздох облегчения вырвался одновременно из грудей этих неистовых африканцев.

– Мы уступаем числом, а значит, чтобы победить, должны превзойти их искусством, – продолжал великий полководец. – Сильно поддержит нас ветер, который будет неистово дуть в лицо римлянам, засыпая им глаза пылью. Надо, чтобы испанцы одели свои блистающие туники из снежно-белого льна, обшитые пурпурной каймой; это вызовет у врагов удивление и страх. Что до распоряжений на битву, то я думаю расположить завтра наши ряды применительно к местности и диспозиции врага. Самое важное – это то, чтобы ты, Магон, за два часа до рассвета увел нумидийцев в лесистые холмы, которые возвышаются справа от малого римского лагеря. А ты, Магарбал, прикажи, чтобы пятьсот кельтиберов, вооруженных по-римски, спрятали под туниками острые мечи; ты отведешь их на рассвете к морю, там вы укроетесь в канавах, пересекающих местность во всех направлениях, и будете ожидать сигнала, увидев который, вы встанете и направитесь к шеренгам римлян, делая вид, что дезертировали, и бросив с этой целью щиты и дротики на землю; вы смешаетесь с римлянами, а в подходящий момент броситесь подсекать поджилки и пронзать римские спины. Впрочем, люди вы очень храбрые, римлян трижды били, и хорошо били, воодушевлять вас словесно перед завтрашним сражением излишне. Постарайтесь, чтобы все солдаты к рассвету восстановили силы; сказать им следует немного: упирайте в основном на то, что наша конница превосходит римскую, а сражаться мы будем завтра на открытой местности, где кавалерия может показать всю свою силу и одержать победу[103]. А теперь идите в свои палатки и отдыхайте. Пусть завтра каждый вспомнит, какой я отдал приказ, а прежде всего пусть африканцы будут вооружены по-римски; используйте оружие, взятое нами при Треббии, Тицине и Тразимене.

Простившись с вождями и оставшись один, он долго предавался своим мыслям, потом тряхнул головой, вошел во внутреннее отделение своего шатра, снял с головы шлем, потом с помощью Юбара освободился от доспехов и бросился на землю, на две львиные шкуры, специально расстеленные в углу, и вскоре после полуночи заснул[104].

Ганнибал спокойно проспал три часа, словно покоился на мягкой постели. Не было еще и четырех, когда он поднялся, полностью облачился в доспехи и кликнул Юбара, чтобы тот подготовил самого горячего и крепкого из его коней. Он вышел из шатра, посмотрел на небо: оно было совершенно ясным, и на нем уже стали заметны первые проблески предрассветных сумерек.

Ганнибал отправил другого из своих оруженосцев будить Миттона и Джискона и приказать им садиться на коней. Затем он распорядился, чтобы третий слуга безотлагательно приготовил ему завтрак.

Спустя какой-то десяток минут Юбар привел темно-гнедого красавца-коня, ржавшего и пылко бившего землю копытом, словно понимал, что голубая, шитая серебром попона, накинутая ему на спину, возвещает о наступлении дня битвы, и ему выпала честь в этот знаменательный день послужить верховному вождю.

Ганнибал подошел к благородному животному, потрепал его по холке левой рукой, тогда как из правой скормил ему два смоченных в вине куска хлеба, которые, кажется, очень понравились скакуну, и он с большим удовольствием смаковал их.

– Орцул!.. – сказал великий человек, похлопывая скакуна. – Если мои планы осуществятся, то… нынешний день станет славным для нас… Мой крепкий Орцул… Ты примешь участие в великой битве, и это будет, возможно, самое сокрушительное поражение, которое когда-либо потерпели римляне.

Животное, казалось, поняло слова хозяина, энергично встряхнуло головой и ударило копытом правой передней ноги в землю в знак нетерпения.

– Терпение, терпение, Орцул… У тебя сегодня будет достаточно трудов и опасностей.

И, снова погладив животное, он опять передал его заботам Юбара, который, держа его за повод, вынужден был, чтобы как-то унять нетерпение коня, пустить его по кругу на площадке перед палаткой Ганнибала.

А тот с глиняного блюда, принесенного ему рабом, взял кусок жареной говядины и ломоть хлеба и, стоя – потому что у него не было привычки есть сидя[105], – ел с большим аппетитом, так как с полудня предыдущего дня, пожалуй, у него не было во рту ни крошки пищи.

В серебряной чаше, которая сохранилась в памяти жителей Карфагена, подаривших ее Ганнибалу после взятия Сагунта, раб поднес ему великолепнейшей налитой из секстария[106] массики.

Ганнибал отхлебнул немного вина во время еды и еще малость по окончании ее, возвратив чашу рабу, хотя в ней еще оставалось с треть налитого вина[107].

Потом он приказал полить себе на руки воды, вскочил на своего скакуна и в сопровождении Миттона и Джискона направился отдать приказ трубачам, чтобы они сыграли сигнал к пробуждению.

В половине пятого утра вся карфагенская армия собралась под своими значками внутри обширного лагеря. Магон, Магарбал, Газдрубал, Карфалон, Ганнибал Мономах – все они были на конях и сгрудились позади верховного вождя.