Переночевав в ямской и не дождавшись там депутации, на другой день, 5 Сентября, поутру в 11-м часу, поехал Наполеон в город. Арбат был совершенно пуст. Единственные лица, которые видел он на этой большой улице, мелькнули в окне Арбатской аптеки, содержатель ее с семьею и раненый Французский генерал, поставленный к ним накануне постоем. Окинув их быстро глазами, Наполеон продолжал путь. Он ехал на маленькой арабской лошади, в сером сюртуке, без всякого знака отличия. Впереди, на расстоянии саженей ста, ехало два эскадрона конной гвардии. Свита Наполеона была многочисленна; посреди ее находились трое Русских пленных: лекарь Черниговского пехотного полка Рудзинский, чиновник Министерства Финансов Корбелецкий и ратник Московского ополчения. Пленные рассказывают, что на лице Наполеона изображалось негодование. Оно возрастало оттого, что в виду его, по обеим сторонам Арбатской улицы, показывались вдали пожары. Сделав несметные приготовления к войне, Наполеон вгнездил в ум одну только мысль: «Войду в Москву, во что бы то ни стало буду в Москве!» – и единственно для того, чтобы, очутившись в Москве, на первом шагу раскаиваться, зачем он к ней устремлялся! Наполеон сошел с лошади в Кремле и, посмотря на его стены, сказал: «Вот эти гордые стены!» Едва вступил Наполеон в чертоги Царей наших, как запылали Гостиный двор и Каретный ряд.