Опиум интеллектуалов

В западных обществах технобюрократическая иерархия ограничена производственным сектором. Она обеспечивает работу множеству малых или средних предприятий. В сельском хозяйстве сохраняется несколько состояний (землевладелец, фермер, издольщик), в системе распределения существуют гиганты и карлики: большие магазины и угловые молочные. Структура западных сообществ довольно сложна: выходцы из докапиталистической аристократии, семьи, богатые на протяжении нескольких поколений, частные предприниматели, крестьяне-собственники с разнообразными общественными отношениями и независимые группы. Миллионы людей могут существовать помимо государства. Расширение технобюрократической иерархии означало бы ликвидацию этой сложности, никакой человек не подчинялся бы никому другому, поскольку все были бы подчинены государству. Левые пытаются освободить индивида от возможности ближайшего порабощения, они могли бы, в конце концов, приучить его к юридически более отдаленному порабощению справа, фактически повсеместной зависимости от администрации. Однако чем больше пространство общества, завоеванное государством, тем меньше у него шансов стать демократическим, так сказать, объектом мирного соревнования между относительно автономными группами. А в тот день, когда все общество можно было бы сравнить с единственным гигантским предприятием, высокопоставленные начальники вряд ли стали бы зависеть от одобрения или неодобрения нижестоящей толпы.

По мере такой эволюции пережитки традиционных отношений, местные сообщества становятся не столько тормозом демократии, сколько препятствием для поглощения индивидуума безмерной бюрократией – бесчеловечным монстром, порождением промышленной цивилизации. Отныне исторические иерархии, ослабленные и очищенные с течением времени, кажется, меньше могут поддерживать прежнюю несправедливость, чем снимать препятствия абсолютистских тенденций социализма. Против безликого деспотизма последнего консерватизм становится союзником либерализма.

Таким образом, оптимистичное представление истории, освобождение которой ознаменовало бы завершение, заменилось на пессимистичное представление, согласно которому тоталитаризм, порабощение душ и тел, стал бы концом движения, начавшегося устранением сословий и закончившегося отменой всякой независимости личностей и групп. Советский эксперимент поощряет этот пессимизм, к которому в XIX веке уже склонялись светлые умы. Токвиль с невыносимой ясностью показал, к чему может привести непреодолимое стремление демократии, если представительные институты были сметены нетерпением масс, если чувство свободы, по природе аристократичное, начало угасать. Такие историки, как Якоб Буркхардт и Эрнест Ренан, опасались цезаризма «низкой» эпохи, более того, они не надеялись на примирение людей, живущих в это время.

Мы не придерживаемся ни одной, ни другой точки зрения. Неизбежные преобразования технических или экономических структур, расширение роли государства не содержат в себе ни освобождения, ни порабощения. Но всякое освобождение несет в себе опасность новой формы порабощения. Миф о левых создает иллюзию, что историческое движение, ориентированное на счастливый результат, собирает все накопленное каждым поколением. Настоящие свободы благодаря социализму добавились бы к формальным свободам, выдуманным буржуазией. На самом деле, история подчиняется диалектике. Не в том смысле, какой коммунисты сегодня придают этому слову. Режимы не являются противоречащими друг другу, не обязательно переход от одного к другому происходит с разрывом связей или с насилием. Но в рамках каждого режима другие считаются угрозами, нависшими над людьми, и, исходя из этого, те же самые институты меняют свое значение. Борясь против плутократии, обращаются к всеобщему избирательному праву или к государству; против наступающей технократии стараются сохранить местные или профессиональные автономии.

В одном данном режиме речь идет о достижении разумного компромисса между почти несовместимыми требованиями. Признаем гипотетически усилия, направленные на равенство доходов. В капиталистической системе налоговая система содержит в себе один из инструментов для сокращения разрыва между богатыми и бедными. Этот инструмент, не лишенный эффективности с тех пор, как прямой налог, справедливо распределяемый и накапливаемый, как и национальный доход, собираемый с каждого человека, стал достаточно высок. Но начиная с некоторой точки, изменяющейся в зависимости от страны, взимание налогов вызывает сокращение поступлений и мошенничество и истощает спонтанное накопление. Следует согласиться на некоторую меру неравенства, неразделимого с самим принципом конкуренции. Надо признать, что налог на наследство ускоряет распыление крупных состояний, но не разрушает их радикально. И нет безграничного продвижения в направлении равенства доходов.