Опиум интеллектуалов

История партии есть священная история, которая завершится искуплением человечества. Но каким образом партия могла принимать участие в бессилии, присущем невежественным творениям? Любой человек, даже большевик, может ошибаться. Партия определенного типа не может ошибаться, поскольку она провозглашает и творит правду истории. Однако действия партии приспосабливаются к непредвиденным обстоятельствам. Члены партии, одни и другие, преданные ей, выступают либо против принимаемого решения, либо против решения, которое должно будет принято. Такая внутрипартийная борьба мнений правомерна при условии, что они не предъявляют обвинения делегации пролетариата в партии. Но когда партия разделена по вопросам большой важности, например, коллективизации сельского хозяйства, одного из решений партии, то есть, с одной стороны, пролетариат и правда истории, а с другой – побежденная оппозиция, которая предала священное дело. Ленин никогда не ставил под сомнение свою миссию, которая в его глазах не отделялась от революционного призвания рабочего класса. Абсолютный авторитет, которым обладает небольшая группа или единственный человек в качестве «авангарда пролетариата», решает противоречия между абсолютной ценностью, которая все ближе привязана к партии и к поворотам действий, вовлеченных в бессистемную историю.

Партия, которая всегда права, должна каждое мгновение определять верную линию между сектантством (групповщиной) и оппортунизмом. Но где располагается эта верная линия? На равном расстоянии между рифами оппортунизма и сектантства. Но эти два рифа по происхождению расположены относительно этой верной линии. Она выходит из порочного круга только по декрету власти, который определяет одновременно и законы, и ошибки. И этот декрет бывает обязательно деспотичным, он принимается человеком, который самовластно рассекает границы между индивидуумами и группами, осуществляет разрыв между миром, который подвешивает правду непредвиденных двусмысленных решений интерпретатора, назначенного властью.

Изначально каждая экономическая система определялась режимом собственности. Эксплуатация трудящихся при капитализме вытекала из частной собственности на средства производства, эксплуатация вызывала бедность, а развитие производительных сил постепенно ограничится промежуточными группами. Революция могла бы возникнуть во время этого процесса, а задачей социализма стало бы справедливое распределение плодов накопления капиталистов. Однако революция 1917 года имела целью навязать эквивалент капиталистического накопления, а тем временем в Европе и Соединенных Штатах, несмотря на предвидения вульгарного марксизма, уровень жизни народных масс стал выше, а новые средние классы заполнили пустоту в рядах прежних сословий, открывших дорогу техническому прогрессу.

Эти хорошо известные факты не опровергают коммунистическую интерпретацию истории. Можно ссылаться на философские рассуждения, чтобы характеризовать социально-экономические системы режимов собственности даже в том случае, если уровень жизни меньше зависит от этого режима, чем от производительности труда. Эти факты заставляют вводить различие между тонким, или эзотерическим, смыслом и вульгарным, грубым смыслом слов.

Мы увидели пример такого различия относительно двух вариантов – идеального и реального освобождения. Рабочий заводов «Форд» является эксплуатируемым, если эксплуатация, по определению, связана с частным присвоением средств производства и прибылей предприятия. Рабочий Путиловского завода «свободен», если, работая в коллективе, он перестает, по определению, быть эксплуатируемым. Но «эксплуатация» американского рабочего не исключает ни свободных выборов председателей профсоюзов, ни дискуссий по поводу зарплаты, ни повышенного вознаграждения. «Освобождение» русского рабочего не исключает ни внутренних паспортов, ни огосударствления профсоюзов, ни зарплат, намного меньших, чем у западных рабочих. Советские руководители знают, что капиталистическая эксплуатация не предполагает ни нищеты трудящихся, ни сокращения части национального дохода, которую им возвращают. Чем больше различий между тонким и грубым смыслом слов, тем меньше вероятность, что правители могут публично признать истинность такого различия. Они пытались вынужденно предложить массам такую картину мира, где бы совпадал тонкий и грубый смысл. Рабочий Детройта, Ковентри, Бийянкура в соответствии с московской пропагандой будет обездоленным, а рабочий Харькова или Ленинграда будет пользоваться таким благосостоянием, которое неизвестно даже на Западе. А так как Советское государство пользуется монополией в средствах массовой информации и пропаганде и так как оно запрещает «свободным пролетариям» пересекать границы, умышленно ложная картина мира с разной степенью успешности внушается миллионам людей.