Опиум интеллектуалов

Оптимисты или пессимисты, возбужденные бесконечным ожиданием или смирившиеся с бесчеловечной судьбой – все эти верующие находятся в авантюрной ситуации в масштабе личности, партия которых берет на себя ответственность. Они знают о существовании концлагерей, обесценивании культуры, но они отказываются отречься от клятвы преданности, ссылаясь на грандиозность замысла. И пусть человек в истории примет по отношению к своему времени определенную дистанцию на достаточный период времени, нужный историку: наши предки (?) покорятся, и, может быть, с благодарностью, почему бы с сегодняшнего дня не подражать мудрости наших потомков? Между активистом, который наивно каждый день воспринимает истину партии, и тем, который объективно знает мир, снимающий покровы смысла, существует много посредников.

Такая неуловимая правоверность от этого не становится менее властной, завоевательной. Она увеличивает авторитет марксистских идей могуществом факта: партия – это хозяин советского государства и огромной империи. Но те, кто ссылается на идеи, не преклоняясь перед фактами, колеблются с самого начала, то склоняясь к порицанию факта от имени идеи, то оправдывая факт самой идеей. Сталинист не всегда знает точно, во что он верит, но он твердо знает, что партия большевиков или президиум ВКП(б) обеспечили историческую миссию. Это верование могло показаться шутовским в 1903 году, странным – в 1917 году, сомнительным – в 1939 году. С этого времени оно посвящено богу войны. Какая другая партия была бы достойна воплотить дело мирового пролетариата?[52]

Революционный идеализм

Победа всегда подвергает испытанию революционное сознание, которое идеализм выставляет против установленного порядка и становится, в свою очередь, привилегированным. Общество после этапов лирики и жестокости возвращается к повседневной жизни. Даже если бы он не был захвачен Сталиным и не начал заниматься индустриализацией, режим, построенный большевиками, разочаровал бы верующих.

И за пределами государства, и внутри его происходят колебания между двумя положениями: или, несмотря ни на что, поддержать новый режим, верный своему призванию, двигающемуся к намеченной цели, или же разоблачить разницу между тем, что заявляли пророки до взятия власти, и государством, которое построили бюрократы. С другой стороны железного занавеса первое положение подкупает больше, чем второе: разочарование выражается не в отказе, но с помощью психической сдержанности. Это оправдывается необходимостью отказа слиться с идеальным. С западной стороны железного занавеса, наоборот, особенно во Франции, среди интеллектуалов часто встречается второе положение.

Революционеры-несталинисты представляют себе революцию, которая порвала бы с капитализмом так же радикально, как и сталинизм, но обошлась бы без бюрократического вырождения, примитивного догматизма и полицейского беспредела. Они представляют разнообразие троцкизма, если согласиться, что этим термином марксисты обозначают то, что они приветствуют события 1917 года и критикуют с переменной силой некоторые аспекты советского режима. Троцкисты намерены принять Советский Союз для борьбы с капиталистическими государствами. Враждебно настроенные к миру буржуазии, который дает им свободу жить и выражать свое мнение, они тоскуют по другому миру, который их безжалостно изгонял и который, издали очаровывая, обращает их мечты и судьбы к пролетариату.

Революционеры-несталинисты с самого начала укрепления сталинской диктатуры не играли никакой важной политической роли. В парижских кругах они занимают первые места, а экзистенциалисты Жан-Поль Сартр и Морис Мерло-Понти придают вид философской респектабельности революционному идеализму, которому трагическая судьба Троцкого и сталинская действительность, кажется, уже вынесли приговор.

Христиане или рационалисты, бунтующие в поисках революции, вновь обращаются к писаниям молодого Маркса, так же как протестанты, духовные цели которых не удовлетворяла церковь, снова перечитывали Евангелие. «Экономико-политическая рукопись», «Введение в критику философии права» Гегеля, «Немецкая идеология» содержат оригинальное послание, которое призывает экзистенциалистов одновременно и держать дистанцию по отношению к советскому режиму, и ничего не менять в критике капитализма.

Такой образ мышления Humanisme et Terreur («Гуманизм и Террор») воспроизводится очень часто. Сотрудники журнала «Эспири» или «Там Модерн» во многих случаях приводят аргументы, которые для большинства содержат рассуждения, разработанные Мерло-Понти. Умозрительные построения Сартра по поводу пролетариата содержат только один из пунктов доказательства.