Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

И с тем же упрямым простодушием он снова рассказал хозяевам о всех своих злоключениях.

Наступило молчание. Трактирщик помрачнел. Его жена торопливо вышла из комнаты.

— По долгу совести я должен вас передать полиции, — пробормотал наконец трактирщик.

Ничто не могло вывести Гарибальди из блаженного состояния. Он похлопал трактирщика по плечу:

— А как же иначе! Конечно, арестовать! Но у нас еще есть время. Я ведь не кончил ужин. Может, займемся этим после десерта?

Но потом ему пришла в голову трезвая мысль, что трактирщик сомневается, сможет ли он расплатиться.

— Ужин на редкость хорош, — сказал он очень серьезно. — Плачу двойную цену, — и позвенел в кармане монетами. — А там посмотрим.

— Посмотрим, посмотрим, поглядим… — повторил трактирщик.

Тем временем кабачок по-субботнему наполнялся. Парни в праздничных жилетах, в белых чулках, в шляпах с высокими тульями, украшенных цветами, уже хватившие сидра дома, усаживались целыми компаниями за столы. То там, то тут нестройным хором запевали песни.

Ничего лучшего не мог бы придумать Джузеппе, если бы заранее искал место, чтобы отпраздновать день своего освобождения. Лица крестьян — старые и молодые, уродливые и красивые — казались ему удивительно приятными, располагающими к себе, даже как будто и давно знакомыми. Какое-то теплое чувство овладело им, он раскачивался, отстукивал такт ногой, подпевал. Одно мешало: милые французы пели на редкость плохо. Вразброд и фальшиво. Нельзя ли как-нибудь наладить нестройный хор? Он выбрал минуту затишья, поднял руку.

— Теперь моя очередь! — сказал он и запел:

Вино веселит все сердца!
По бочке, ребята,
На брата!
Пусть злоба исчезнет с лица,
Пусть веселы все, все румяны, —
       Все пьяны!..
Нам от женщин милых
(Бог благословил их)
Уж не будет хилых
И больных ребят.
Сыновья и дочки,
Чуть открыв глазочки,
Уж увидят бочки
И бутылок ряд.

Успех у слушателей превзошел все его ожидания. Застольную песенку Беранже многие знали, но то, что знал ее и молодой итальянец, да еще пел с таким артистизмом, показалось просто чудом. Его угощали вином, целовали, наконец, тесно обнявшись, спели куплет:

Нам чужда забота
Мнимого почета.
Каждый оттого-то
Непритворно рад!
Всем в пиру быть равным —
Темным или славным.
Зрей над своенравным
Лавром, виноград!

Теперь уже братался весь кабачок. И какой-то старец, кажется цирюльник, оттащив к своему столу матроса, допытывался:

— А эту ты помнишь — «Сколько раз мы с ней ломали нашу старую кровать»? Давай вместе!

С особым удовольствием матрос спел и эту песню.

Потом пели хором: «Прощай вино в начале мая, а в октябре прощай любовь». Потом начались пляски, и грубый стук сабо мешался с мелодичной дробью кастаньет проезжего испанца.

На рассвете всей деревней провожали счастливого человека до большого тракта.

Спустя несколько месяцев в Марселе он купил местную газету и прочитал приговор генуэзского военного суда:

«Военный дивизионный совет в своем заседании в Генуе, по приказу его превосходительства господина губернатора, рассмотрел дело государственного военного фиска против Гарибальди Джузеппе Мария, сына Доменико, 26 лет, морского капитана торгового флота и матроса третьего класса королевской службы; Каорси, 30 лет, и Маскарелли Витторе, 24 лет, и установил, что Гарибальди, Маскарелли и Каорси были организаторами заговора в нашем городе в январе и феврале этого года и стремились вызвать в королевских войсках восстание для свержения правительства его величества.

Выслушав это сообщение и призвав на помощь господа бога, суд приговорил: Гарибальди, Маскарелли и Каорси — к наказанию позорной смертью и к публичному отмщению как врагов отечества и государства и бандитов первой категории.

Генуя, 3 июня 1834 года — Брэа, секретарь.

Рассмотрено и одобрено. Губернатор, дивизионный начальник, маркиз Паулуччи».

4. Званый ужин у губернатора

Савойская экспедиция была разгромлена.

Сотни эмигрантов, взявшихся за оружие, — итальянцев, поляков, французов, венгров — расплатились за неудачу годами тюрьмы и новых изгнаний. Дикие репрессии обрушились на города Пьемонта, вселяя даже в тех, кто не участвовал в заговоре, страх, растерянность или апатию. Пытки в застенках и военные суды вызвали ропот населения. Жестокие времена метили людей — одних тоской разочарования, других ремеслом предательства.