Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

И вдруг… что такое? Головорезы сворачивают бой? Уводят своих раненых, садятся на коней!.. Вот оно что — ранен сам полковник! Он уходит, держа на весу руку, больше не хочет воевать! Наша взяла! Потом матросы вспоминали, как они запели республиканский гимн, как умирал, хватая траву обеими руками, прибежавший на звуки боя рыбак, маленький, всегда веселый жених Пепиты, как ногами топтали горящие фашины, заброшенные внутрь из дыр на крыше… Двадцать минут или пять часов?

До вечера они хоронили мертвых — пятнадцать убитых карателей. Трое своих. Пришли женщины, обмывали раны, стелили мягкие постели.

Жестокость войны была бы непереносима, если бы маленькие радости не возвращали силы. На третий день в сумерках Гарибальди всмотрелся из-под козырька ладони — приближался экипаж, освещенный факелами свиты. В белых платьях в знак торжества — о, даже в белых перчатках до локтей! — стояли в экипаже донна Анна и прелестная Мануэла.

Новая паника началась.

— В сапоги! В сапоги! — кричал Гарибальди.

И все босоногое воинство кинулось к своим сапогам и мундирам.

3. Дикая ночная буря

Нет, не учился он в академиях генерального штаба. Не сдавал курса баллистики и фортификации в Туринском военном училище.

Никаким адмиралам, генералам был он не ровня — из тех португальских, английских, французских, какие охотно стекались в Новый Свет, чтобы навешивать себе на грудь блестящие ордена и воевать под бархатными знаменами новоявленных тиранов, мясников и плантаторов, служить, как привыкли в Европе, повинуясь коронованным бездельникам, считая воинской честью приводить народы силой оружия к повиновению и угрозой виселиц устрашать сограждан.

Во всех сражениях, год от году все более ожесточенных, Гарибальди не считал себя адмиралом или генералом, даже когда его стали так называть в приказах по армии.

Он был для своих солдат голубоглазый дядюшка Пе.

Если же он действительно становился флотоводцем, то лишь потому, что у республики Риу-Гранди флота не было и надо было самому, собрав в укромной бухте энергичных людей с топорами и фуганками, строить малые суденышки, кое-как вооружать их пушчонками (для них часто не находилось даже ядер нужного калибра) и атаковать суда бразильской эскадры. Потерпев поражение, он отстреливался звеньями якорных цепей и уходил от преследования двадцатипушечных корветов. Но чаще бывало, что некуда деться, и взрывы пороховых ящиков на его самодельных посудинах сотрясали лесистые берега Ла-Платы и Параны. За эти годы он не раз сам сжигал свои флотилии. И все начинал сначала. Во вражеских столицах иронизировали над его флотоводческим талантом: «Это же феникс! Только и делает, что восстает из пепла».

На песчаные отмели, называемые здесь «пунталами», выходили измазанные гарью матросы, искали в пампе коней и с карабинами за плечами ускользали в горы. Они умели воевать по формуле «лодка и лошадь». Если надо было, Гарибальди многими днями тащился впереди конного отряда через поля, залитые затяжными дождями, лошади брели по брюхо в теплой воде. Недаром президент в шутку называл их «амфибиями» и педантично объяснял: «Слово древнегреческое: двояко живущие».

Казалось: забытый богом уголок планеты. Но люди всюду люди, борьба за свободу всюду борьба за свободу. Гарибальди видел, как в многолетней войне истребляется богатство земли, как войска вырубают для гатей рощи драгоценного сандалового дерева. И всюду пламя равно пожирает лачуги бедняков и усадьбы магнатов. В провинции Сан-Паулу сражение разразилось в девственном лесу, огромные прямоствольные сосны запылали просто непереносимо для глаз, они напомнили итальянцу колонны генуэзского собора, когда в вечерний час сквозь многоцветные витражи их освещало закатное солнце. Образ молящейся матери посетил его в лесном пожаре. Но то, что постигал в своих походах Гарибальди, не могли увидеть и понять воевавшие против него генералы империи — «пиренейцы». Он-то знал восставших. Он знал, как отзывчив нищий народ освобождаемых провинций. Женщины и дети таскали доски, корзины с паклей, катили бочки со смолой, когда приходилось сызнова возрождать флотилию. В департаменте Лажес его плохо вооруженный отряд три дня удерживал переправы на реке Каноас. Имперцы десятикратно превышали его силы. И вдруг на двух берегах с подветренной стороны загорелись леса. Дым прикрыл позиции республиканцев. Гарибальди понял: это народ пришел на выручку.

Так шло время бесконечной войны и терялся счет дням.

Впрочем, не всегда терялся, были дни, которые невозможно позабыть в чреде сражений, они остались в памяти вечно ноющими рубцами. Не забыть дня гибели Россетти, с которым он как будто родился под единым созвездием. Луиджи был его названый брат, родней родного, и надо же, чтобы остался с осажденным гарнизоном в Сеттембрине и должен был выступить последним. Когда спустя три часа после внезапного набега неутомимого карателя Моринга прискакал Гарибальди, все было кончено, и даже тело Луиджи уже навечно засыпали землей. А ведь они намеревались арендовать ее только на время…