Оползень

В одну из таких ночей постучался к ним Иван Тунгусов:

— Я не вспячь к вам поспел? Не легли еще, барин?

Александр Николаевич провел его в кабинет.

— Шла баба из заморья, несла кузов здоровья, тому, сему кусочек, тебе весь кузовочек! — Иван так радовался, будто его самого завтра этим корнем вылечат.

Александр Николаевич принял из рук в руки туго увязанный узелок, сказал твердо:

— Никогда не забуду, Иван. Грамотный? Приходи завтра в контору, десятником зачислю.

Глава третья

В салоне амурского парохода «Богатырь» кипело веселье. Сверкали канделябры, лак и бронза отделки. Белизна салфеток, обертывающих шампанское, соперничала с белизной манишек гуляющих господ золотопромышленников. Сквознячок, с реки перетекал из окон в раскрытые двери, охлаждая разгоряченные лица за общим столом и унося табачный дым. Курили свободно, потому что дам было всего две: одна — незамужняя дочь главного акционера Ольга Викторовна, девица большого роста и большой уверенности, сама сидела с папиросой, а у другой — Евпраксии Ивановны, жены главного управляющего, и осведомиться позабыли: не беспокоит ли ее. Наверное, ее ничто не беспокоило, потому что, весьма раскрасневшись, она сидела весь вечер за пианино и пела-заливалась приятным голосом: «Вернись, я все прощу: упреки, подозренья…» Муж ее, Александр Николаевич, человек дельный, способный и оттого высоко ценимый в акционерном обществе, не вступая ни в какие разговоры, благодушно ужинал, не спеша прикладываясь к бокалу редкостного в здешних краях кло-де-вужо и со спокойной ласковостью поглядывая на всех присутствующих, никого среди них не выделяя. «Тебе хорошо? — спрашивал его взгляд, изредка обращенный на жену. — Ну, и я доволен!»

Ротмистр Лирин, — хотя и был в штатском, но все тут знали, что он жандарм, — не то чтобы выпадал из общего настроя, но как-то его обходили в разговоре, впрочем, едва заметно. И во взвинченном состоянии ротмистр был не по этой причине, а в силу чисто личных обстоятельств: расстроенных возлияниями нервов, происшедшей полгода назад революции и вследствие этого неопределенности будущей своей судьбы. Зимние события в Петрограде он воспринимал как собственную драму; было совершенно неизвестно: временно он не у дел или уж навсегда. Тем не менее он старался держаться бодро, не отходил от Каси, и время от времени они врезались в общий разговор нестройным дуэтом, выводя, что «все простят: …упреки-подозренья, несказанную боль невыплаканных слез». Тогда ближайший из сидевших к ним спиной гостей поворачивался и принимался дирижировать, отставляя мизинец наотлет: «Недюрно! Недюрно!..» Кася от этого начинала хохотать, и они с ротмистром никак не могли докончить музыкальную фразу.

Главный акционер Виктор Андреевич с непринужденностью хозяина застолья держал внимание всех по преимуществу на себе.

— Волк имеет склонность есть свежее мясо, но при этом любит делать запасы. Он прячет их под валежинами, корчами, обрывистыми берегами — и они часто пропадают. Таким образом, волк расточителен. А поскольку все вы здесь волки капитализма, ха-ха-ха, мораль: не делайте запасов, ибо их легко лишиться.

«Ха-ха-ха» волков капитализма получилось недружным и невеселым. Они как бы были шокированы, не поняли мораль, а некоторые даже нашли ее неуместной.

Тем не менее один из них доверительно сообщил другому:

— Этот человек далеко пойдет. Он уже три раза терял свое состояние.

— Думаю, что в нынешней ситуации он может потерять его окончательно… Больно он резов что-то. И с большевиками носится. При его-то уме!

— Да он просто шляпу готов снять перед ними!

Последнее Виктор Андреевич услыхал и еще более развеселился:

— Снять шляпу дело нелегкое. Француженки говорят: шляпу нужно всегда снимать в последнюю очередь. У них шляпы велики и сложно приколоты к прическе. Ну, а перед большевиками шляпу снимают вместе с головой.

Шутка насчет француженок имела успех. За столом захлопали. Даже и Ольга Викторовна откровенно смеялась, не притворяясь, что ничего не поняла.

Кася кратко исполнила на фортепьянах нечто бравурное.

Но один старичок встревожился:

— Да кто такое большевики? Кто с ними считается? Кадеты, я понимаю, серьезная партия!

— Увидите! — торжественно пообещал Виктор Андреевич. — Вы все это увидите!

— В ресторанах Монте-Карло порция астраханской икры двадцать пять франков, — сообщил кто-то очень громко.

Виктор Андреевич пыхнул клубами душистого дыма.

— Поезжайте путешествовать, чтобы свое стало хорошим. Узнаете Европу — перестанете бранить Россию.

— Правительство захватило власть, подготовивши измену армии, — продолжал тревожиться старичок, любивший кадетов. — Но привычка изменять не проходит сразу. Завтра не сойдутся во вкусах — и все опять вверх ногами.

Вдруг встал ротмистр Лирин:

— Господа, «измена не может увенчаться успехом, или ее никто не посмеет назвать изменой».

Он сел и заиграл только что вошедшее в моду танго.

— Вот уж никогда не думала, что жандармы бывают начитаны!

Ольга Викторовна поднялась навстречу пригласившему ее партнеру.