Опосредованно [журнальный вариант]

«Так-то она хороший человек, с плохим бы я и не жил, — вздохнул Петр Сергеевич, помолчав. — Вот просто бывает так иногда. Всех мы любить не можем, выпадает, знаешь, как на рулетке, что кого-то не любим, даже прямо трясет от неприязни, хотя поводов никаких вроде и нет, да и с дружескими чувствами, и с любовью так же, другой человек чуть ли не в глаза тебе плюет всю жизнь, а ты все равно ему все прощаешь, и все тебе говорят, че ты связался, че ты с этим возишься, а бесполезно. У меня вон отец с войны не вернулся, а мать за другого вышла, так сколько я и матери и ему крови выпил, сучонок мелкий, он иногда аж бледнел от того, что я ему говорил. Вроде и советское время было, уважение к тем, кто воевал, а я ему про то, что орден Красной Звезды — говно, не то что звезда Героя Советского Союза. Как язык повернулся. Брата младшего обижал, потому что мать его как бы нагуляла с ним. Такое, знаешь, даже и не замолить, это по мне так даже хуже, чем хату со своей семьей спалить живьем. Но вот так вот иногда складывается. Может, она тоже жалеет, но так уже заигралась, как ребенок, в эту злобу, что она уже часть ее. Тебе такой сектор на барабане выпал».

«Да это все правильно, что вы говорите, — согласилась Лена. — Только вокруг меня ведь все правильные вещи говорят. Все как-то обоснованно от меня уходят, что мама, что муж, и дочери как-нибудь обоснуют логично, правильно, с примерами из жизни, а я одна опять остаюсь».

«Ну, если есть кому уходить, — усмехнулся Петр Сергеевич, — то пока не одна. А пока те соберутся, может, новый кто появится».

Со стороны эти несколько лет болезни матери напоминали некий чемпионат или олимпиаду, где мама должна была победить. Петр Сергеевич стохастически звонил, то несколько раз в месяц, то раз в несколько месяцев, и сообщал об итогах лечения, будто и сам внезапно вспоминал о Лене, как она порой вспоминала, что у нее есть еще родственники, хвалил маму за терпение и упорство, врачей за заботу и профессионализм. В его голосе, полном уверенности, потому что они все делали, как надо, угадывались, конечно, тревога и страх, что все это они делают впустую. Была химиотерапия, которую мама стойко, разумеется, выдержала, и которая вроде бы сильно помогла, после которой мама быстро пришла в себя. Затем понадобилась операция и еще химиотерапия, после чего был новогодний звонок Петра Сергеевича, и он поздравил Лену и девочек с Новым годом, сказал, что, скорее всего, звонить по поводу болезни больше не будет, разве что без причины, просто поговорить. Лена не слышала его полгода где-то, пока он не возник снова и не сообщил все так же уверенно, что все вернулось, но, кажется, достаточно небольшого курса, чтобы одолеть и это. Закончив беседу, Лена поймала себя на том, что с начала этого разговора до самого его конца ей мерещилось что-то вроде бесконечной виолончельной басовой ноты, какой в триллерах нагнетают мрака в мрак на экране.

Каждый раз, когда звонок из Тагила прекращался, Лена вспоминала, что неплохо было бы спросить, наконец, откуда Петр Сергеевич взял ее номер, и снова забыла, когда опять позвонили насчет мамы и сказали, что не все потеряно, есть еще замечательный мануальный терапевт, который берет дорого, но результаты у него лучше, чем у докторов с дипломом. «Вот и все», — догадалась Лена, однако это «все» растянулось еще где-то на год бабок-шептуний, экстрасенсов и бог знает еще кого.

Дядя дал телефон Лены Петру Сергеевичу и его детям, он сам выболтал это во время покаянной своей обычной болтовни, когда пришел в гости. «Не нужно было?» — спросил он виновато. «Да, наверно, все-таки нужно», — ответила ему Лена.

В смертях дяди и мамы Лене померещился сначала даже некий умысел. Мама долго болела, словно не время ей было умирать раньше деверя, а дядя набирался холестерином и в целом не следил за своим здоровьем, чтобы мама Лены его не опередила. Как раз в дикие совершенно морозы, когда отменили занятия для младших классов, а Лена каждый день бежала до школы и радовалась, что работает все же очень близко от дома, с небольшой разницей, минут в семь, позвонили: сестра, и убитым голосом спросила у Лены, знает ли она уже про дядю, а потом Петр Сергеевич, который ничего не мог сказать, а только рыдал. «Да вы издеваетесь оба», — слегка рассердилась Лена и на двух покойных, и на двух гонцов, потому что сама скорбь еще не догнала новость, имелось еще только некое недоумение, как от хлопка петарды рядом, только не мимолетное, как от петарды, а вот то же совершенно недоумение, только растянутое по времени.

Лена перезвонила сначала сестре, спросила, нужно ли чем-нибудь помочь, а попутно сообщила новость про маму. Сестра сказала, что ничего не нужно, завод, ко всему уже подключились какие-то известные только сестре родственники и завод, где ее отец работал. «Я его ведь пыталась к нам перевезти, он отказывался. Вот и допрыгался!» — сестра неожиданно расплакалась невыносимым басом. Петр Сергеевич тоже отказался от помощи, пусть только Лена приедет, больше ничего не нужно.