Опосредованно [журнальный вариант]

Лена еще и выбраться толком на улицу не успела, как к ней бросились незнакомые ей люди, которые очевидно ее откуда-то знали, среди тех, кто спешно вел ее через холл, она с удивлением увидела даже телеведущего местного канала, он, что интересно, был в такой кофточке с черными и белыми ромбами, какой мелькал в передачах. Лена отыскала в толпе у гроба сестру, и та ей благодарно кивнула, попыталась найти девочек, но уже стояла возле дяди и оглядываться было уже неловко. Разумеется, дядя лежал чужой и жутковатый, с этим ничего нельзя было поделать, как Лена ни старалась, и все же как легко сделалось Лене, когда не нужно было оттягивать слезы на потом. Сразу и просто вспомнилось, как дядя слушал Веру или Аню, когда они что-нибудь ему рассказывали маленькие, чуть наклонившись вперед, еще и голову наклонял по-собачьи так и делал заинтересованное лицо, или рассказывал, как Лена с сестрой носились по дому, даже в школу они тогда еще не ходили, сидели, что-то там делали, а у них колготки у обеих были велики им, что ли, и на ногах получались такие, как у средневековых шутов, болтающиеся носки. «Так и хотелось на вас еще колпаки с бубенчиками надеть». Как рассказал, что перестал встречаться с одной женщиной, потому что она сразу же, как появилась в доме, раздраженно что-то рыкнула на сестру, и он подумал, что же будет, если уже сейчас так. Он и к причудам Лениной матери иронически относился, не раз даже сказал, что она и «при Викторе была такая немножко язва, немножко даже сибирская». И как однажды разродился тихим своим спокойным спичем, не покаянным, как обычно, а таким насмешливым, что ли, про то, что Ленино и сестры поколение только пожалеть можно, потому что им пришлось стараться быть лучше родителей, а родители такие уверенные всегда были с их точным знанием «как надо», то есть вот пойдешь работать туда, план будешь выполнять и перевыполнять, куда бы ни пошел, даже если кофемолок клепаешь под сколько в Союзе и кофе-то не наберется, или там чай собираешь у себя в горах как попало, лишь бы быстрее и больше, то будет тебе стаж и пенсия и всеобщее уважение, с этим вот «меня отец лупил как сидорову козу, зато я теперь ему благодарен, потому что если бы не он», внезапно оказались неправы, тем хотя бы, что если бы правы были, то все не накрылось бы медным тазом, и можно сейчас сколько угодно на «Горбача, который все развалил», кивать, но самого факта это не отменяет. «И местами, конечно, чистый ад творится, но вот смотрю на вас — на двух моих родных девок, и ведь получилось у вас у обеих!» — закончил он тогда и чему-то радостно рассмеялся, хотя что там получилось, если разобраться? жизнь — и жизнь.

Плача, она положила руку ему на плечо и подумала, что за все эти десять, да какие десять, двадцать почти лет, они ни разу не дотронулись друг до друга, не обнимались, руки друг другу не пожимали, так только «привет — привет», а Лена и не замечала этого, потому что его слова иногда казались объятиями, радостными, утешающими, да сам чаще всего был как такое объятие сам по себе. И только вот ей пришло это в голову, как девочки, подойдя сзади, молча обняли ее слева и справа и больше уже не отходили, ни когда гроб самоутапливался в металлическом основании под печальную музыку под печальным барельефом на стене, изображавшим некую бессистемную цепь жизни из разновозрастных людей разной степени одетости, а то и вовсе голых, ни когда все двинулись к автобусам, ни в самом автобусе.

«Ничего себе вымахали вы, — сказала сестра, устроившись на сиденье позади, — это сколько вам сейчас, а то я путаюсь». «Неприлично спрашивать», — надерзила Вера, поддавшись общему настроению на пути с кладбища, когда все скорбящие словно выдохнули разом и заговорили каждый о своем. Видимо, они ощутили то же, чем и Лена внезапно прониклась, когда гроб скрылся с глаз — такое светлое чувство, гордость за дядю, что ли, что он до конца прожил достойно, надежду, что подобное что-то будет и с ней, только не очень скоро. «Я про своих-то забываю, понадобилось сказать, в каком они классе, так наугад ляпнула, потом оказалось, что правильно», — сказала сестра. «Нам скоро по шестнадцать», — опередила Аня Веру. «С ума сойти, — изумилась та, удивляясь не их возрасту, а, как и Лена, тому, что она и сама недавно совсем когда-то была вот такой же школьницей — Можно будет в кино ходить, на любой сеанс. Я еще в четырнадцать накрасилась и прошла, только не помню, на какой фильм, только помню, что потом удивлялась, что там криминального такого». «А мне не пришлось проникать, — тоже вспомнила Лена. — Там уже такое время пошло, что всех пускали без разбору». «Буквально да, такой пробел в года два-три, что совсем все поменялось, — сказала сестра, — ну, вроде, не как у вас сейчас. Женя-то, судя по „контакту“, не перебежал к другой». «Попробовал бы, — сказала Вера, — фальцетом бы потом в караоке пел. Он и сейчас здесь, только в другом автобусе».