Опознание (главы из романа)

«И чего завелся? Кто за язык тянул? — удивился Мишаня как бы по инерции. — Ну на что ты, милый, рассчитывал? Что он откровенничать с тобой будет, душу наизнанку вывернет, в грехах начнет каяться? Да и есть ли они, грехи, — кто знает? Видел он таких исповедников знаешь где? Сам исповедником в нарсуде не один год оттрубил: «Встать, суд идет! А скажите-ка обвиняемый, раскаиваетесь вы в совершенном преступлении? Ах, нет?! Тогда получите по всей строгости социальной справедливости и правопорядка!» Наивный ты человек, с кем тягаться вздумал? Это ж номенклатура! Ты представь, дурья голова, какую он школу прошел, прежде чем сюда попасть, сколько кресел сменил, на каких жерновах зубы оттачивал! «Надо было раньше звонить, чтоб не доводить дело до суда» — во реакция! Такого только через рентген просветить можно, на нем же панцырь толщиной с палец — железный кадр, стальная птица! Знаем таких, слышали. Небось, и под приговор брал, и на заседателей буром пер, и на звонок по стойке «смирно» становился… — Он представил, как все это могло происходить в действительности, и засомневался: — А может, и не брал, может, и не вытягивался. Может, потому и ушел из системы, что невмоготу стало, совесть замучала. Стал ночами кандидатскую строгать, без отрыва от производства, недосыпал, цитаты из классиков выкраивал, на нужных людей выходы искал, водку с ними пил до потери пульса, а по утрам блевал в клозете, чтобы не разбудить детишек, и все, чтобы уйти, выскользнуть… А что — вполне может быть, разве таких, как он, угадаешь? Защитился с грехом пополам, вышел сухим из воды, рад теперь, что в тихую гавань прибило. Сопит себе в две дырочки, лекции почитывает, студентов уму-разуму учит, мозги вправляет. А тут ты с вопросами своими дурацкими. Его, может, при каждом напоминании пот прошибает, мороз по коже дерет, душа в пятки уходит. Потому и обозлился: попробуешь, дескать, хлебнешь с мое, сам узнаешь, что почем, на своей шкуре испытаешь, а пока — рылом в учебник и не суйся, набирайся премудрости, пополняй копилку знаний. Чем больше наберешь, тем выше тебе цена будет. Вот и весь сказ, вся премудрость, а не нравится — ищи себе другого учителя, мальчишка, болтун. Индивид… Как это он про карусель сказал?.. Ладно, неважно. Получил свое, не жалуйся. В следующий раз умней будешь — в большой теннис шариком от пинг-понга не играют…»

Мишаня сдвинул манжет рубашки, посмотрел на часы. Время тянулось медленно, слишком медленно. Или ему так казалось, потому что день был особый — «присутственный», как он его называл: утром на проходную общежития звонил дядя и просил зайти часикам к пяти. Это случалось нечасто и всегда, независимо от причины, по которой он ему понадобился, радовало возможностью сменить обстановку, развеяться, провести время с комфортом, в спокойной светской беседе…

Он перегнулся через стол, тронул Василия за плечо.

— Ну, как?

— Чисто сработано, — ответил тот, не оборачиваясь. — «Хор» не обещаю, но трояк поставит, будь спокоен. Можешь не готовиться.

— Да я не о том, Как тебе начало?

Василий отвел локоть и просунул в щель листок с написанным на обратной стороне ответом:

«Так себе. Туман, мистика. Бывало и покруче.»

А ниже дописка: «Ты куда после занятий?»

— В общагу, — буркнул Мишаня.

Прохладная реакция друга его не удивила, скорей подтвердила собственные сомнения. Прав Василий, фраза так себе, не из самых удачных, да и что из нее поймешь, если не знаешь ни сути, ни подробностей. Сначала надо было рассказать всю эту историю, что случилась в прокуратуре, описать в лицах, а потом уже мнением интересоваться. Напрасно спешил, только время зря потерял.

Он свернул записку и спрятал ее в карман рубашки.

Что говорить, жаль, конечно, — пропал сюжет. Случай-то действительно уникальный — такого, и захочешь, не придумаешь. Второй день из ума не идет. Ведь свидетель этот («Как его? Кароянов? Да, правильно, Кароянов»), ведь он не узнал обвиняемого, точно не узнал, и, между прочим, следователь понял это — понял, но промолчал, сделал вид, что не заметил. Почему интересно? Не придал значения? Вряд ли. Тут что-то другое…

Вечером, когда остались в кабинете одни, хотел спросить — минута такая выдалась, — но не рискнул, удержало что-то (китель, брошенный на спинку стула? погоны с двумя выпуклыми гранеными звездами? или темная давящая громада сейфа в углу комнаты?). Позже сообразил, что спросить — значило открыто, вслух поставить под сомнение готовый, уже оформленный и скрепленный подписями документ… Хотелось бы видеть выражение его лица: вы, мол, правы, стажер Вихлянцев, промашка вышла, хвалю, мол, за принципиальность, а липовый протокол мы немедленно аннулируем, не беспокойтесь…

«Липовый? — повторил про себя Мишаня и без колебаний подтвердил: — Ну конечно, липовый. Он же сфальсифицировал протокол, фактически подтасовал результат следственного действия.»