Опознание невозможно

Болдт ожидал встречи с судебно-медицинским экспертом округа Кинг-каунти, доктором Рональдом Диксоном, в подвале медицинского центра Харборвью, когда к нему подошел доктор Рой Макклюр, приятель Диксона и терапевт Лиз. В комнате ожидания стояли древние кушетки, а на столике валялись модные журналы трехмесячной давности.

Мужчины пожали друг другу руки. Макклюр пристроился на краешке кушетки.

— Как вы справляетесь? — с серьезным видом поинтересовался Макклюр, в его серых глазах светилось участие.

— Это выбивает из колеи, — признался Болдт.

— Да, согласен с вами. Основная битва — психологическая. Главное — как к этому относиться.

— Да, — согласился Болдт.

— А как дети?

— Дети?

— Майлз и Сара, — ответил Макклюр.

— С ними все в порядке, я думаю, — отозвался Болдт. — Честно говоря, я не виделся с ними какое-то время. Лиз забрала их с собой.

— Ну да, ну да, понимаю, — произнес Макклюр.

— Знаете, Рой, у меня такое ощущение, что мы здесь с вами говорим о разных вещах.

— Время от времени такое чувство может появляться. Мир вокруг кажется бессмысленным. Может возникнуть искушение с головой уйти в работу, но более разумным все-таки представляется поговорить об этом. Заставить ее присесть и рассказать о том, как вы привязаны к ней, оказать ей всю поддержку, на какую вы способны.

— Я говорил о работе, — заявил Болдт. Он чувствовал себя слишком усталым, чтобы вступать в дискуссию. Ему хотелось, чтобы Макклюр встал и ушел.

— А я говорю об Элизабет. — Болдта поразили не слова врача, а тот зловещий тон, которым они были произнесены. Болдт почувствовал, что его начинает подташнивать.

— Лиз?

— Вы что, совершенно не в курсе?

— Рой, черт бы вас побрал, о чем вы говорите? — взорвался сержант. — Я слишком устал для таких игр.

— Я говорю о лимфоме вашей жены, Лу. Я говорю о жизни вашей жены. О ваших детях. О вас. О том, как вы справляетесь с этим.

В ушах у Болдта зазвенело, как если бы кто-то подорвал в комнате мощный заряд. От лица его отхлынула кровь, ему стало холодно. Голова у него закружилась, перед глазами все поплыло. Потом в глазах защипало, он силился произнести хоть слово, но ничего не получалось. Болдт чувствовал себя парализованным. Он не мог ни пошевелиться, ни открыть рот. По щекам у него заструились слезы, словно кто-то проткнул его глаза ножом. Он оказался на грани обморока. Болдт видел, как двигаются губы Макклюра, но не слышал ни звука. Лицо доктора выразило участие, и Болдту стало ясно, что оцепенение и звон в ушах — это симптомы его борьбы с обмороком. Он готов был потерять сознание.

Макклюр крепко схватил Болдта за плечи, и тот немного пришел в себя, во всяком случае, достаточно, чтобы расслышать слова врача:

— Она вам не сказала. — Это был не вопрос, а утверждение.

Болдт почувствовал, что качает головой.

— Это?.. — Он не мог выговорить это слово. Произнести его вслух — значило вызвать негативные мысли. Он убедил себя, что просто неправильно расслышал. — Вы сказали?.. — Но выражение лица Макклюра говорило само за себя. Болдт вспомнил, какой грустной Лиз выглядела в ванной, вспомнил, как часто она стала принимать ванны и как это показалось ему подозрительным, вспомнил ее просьбу остаться наедине с одним из детей. Кусочки головоломки внезапно сложились вместе, как это часто бывает в расследовании.

— Метастазы распространялись слишком быстро, — сказал Макклюр. — К тому моменту, когда мы обнаружили болезнь, она достигла уже четвертой стадии. Она должна была знать, Лу, но, очевидно, не могла заставить себя взглянуть правде в лицо. Должно быть, из-за детей, я думаю.

Слезы продолжали ручьем течь по лицу Болдта.

— Операция назначена на следующую неделю, — мрачно и сухо сообщил ему Макклюр. — Я рассчитываю на вашу поддержку. Ей понадобятся вся сила и участие, которые мы можем предложить ей.

Болдт чувствовал себя так, словно оказался внутри маленькой черной коробки. Он мог кричать изо всех сил, но его никто не услышит. Он мог сколь угодно широко раскрывать глаза, но все равно ничего не видел. Это всего лишь сон, убеждал он себя, ничего больше. Кошмар. Он проснется и обнаружит, что сидит в Харборвью на кушетке, ожидая встречи с Дикси. Чувство вины сыграло дурную шутку с его подсознанием.

Но Макклюр не уходил.

— Ванны? — пробормотал Болдт, и каким-то образом Макклюр понял его вопрос.

— Они помогают облегчить боль, — сказал он. — Она сейчас испытывает дьявольскую боль.

У серого много оттенков. Между черно-белыми цветами знания был серый цвет прощения, серо-седой оттенок возраста на висках, серый цвет обветренного надгробного камня на кладбище. Болдт поймал собственное отражение в изогнутом зеркале заднего вида. Он ехал домой.