Опознание невозможно

Сержант повернулся как раз вовремя, чтобы заметить, кому адресовалось это замечание: Джон Ламойя с важным видом величественно шествовал по направлению к своему сержанту. Ламойя был великолепен: отутюженные синие джинсы, накрахмаленная спортивная рубашка с короткими рукавами, ковбойские сапоги из страусиной кожи и кожаный пояс серебряного призера родео, который он выиграл в семнадцатилетнем возрасте. У детектива было тонкое костистое лицо, жесткие, как проволока, волосы и несколько длинноватый нос. Что именно находили женщины в Ламойе, оставалось загадкой для его начальника — человека, работа которого как раз и заключалась в разгадывании загадок, но они буквально липли к нему, даже если поделить пополам его собственные сообщения о победах в амурных делах.

Возможно, подумал Болдт, всему виной походка Ламойи — уверенная, слегка покачивая бедрами. А может, все дело в его больших карих глазах, которыми он, не мигая, рассматривал свои жертвы. Или, может быть, женщин привлекали его самоуверенность и дерзкое поведение — качества, которые снискали ему любовь и подчиненных, и начальников. Если делом занимался Ламойя, можно было быть спокойным. Когда-нибудь у него будет свой отдел, конечно, если он того захочет. Он обзаведется семьей и пятью детишками, или заведет себе по женщине в каждой части города, а может, будет иметь и то, и другое одновременно. Он нравился даже на расстоянии, вблизи вы начинали ему доверять, и на него можно было безусловно положиться в любой ситуации. Болдт старался скрыть свое восхищение. Ему не нужен был вольный стрелок, а Ламойя большую часть времени выступал именно в этой роли.

Ламойя начал запросто, как он обычно делал, то есть не давая себе труда поздороваться. Он попросту закатил офисное кресло в клетушку Болдта и оседлал его, откинувшись на подъемную спинку.

— Можно не говорить, что ты понятия не имеешь о том, откуда все это взялось. — У детектива имелись завидные связи в частном секторе: в кредитных союзах, страховых компаниях, банках. Кое-кто считал, что подобный широкий доступ к информации ему обеспечивали его женщины — бывшие или нынешние. Шосвиц утверждал, что все дело в армейской службе Ламойи, хотя сам Болдт относил это на счет неотразимого шарма коллеги и его невероятной способности заводить полезные знакомства. Он нравился людям и, если он просил об одолжении, ему не могли отказать. Если ему делали одолжение, неважно, большое или маленькое, он находил способ отблагодарить. Он знал людей: о чем они думают, чего хотят. Он знал улицы. Наверное, он мог достать, что угодно, хотя сам Болдт никогда не пользовался такой возможностью. У малого был талант. Ему завидовали почти все, ненавидели очень немногие, но неизменно от всей души.

Ламойя водрузил на стол перед Болдтом папку. Он объяснил, что в ней.

— Энрайт и Хейфиц — их финансы: кредитные карточки, банковские счета. Ничего такого, что связывало бы одну с другой — в смысле покупок, ресторанов, оздоровительных клубов. Ничего, что я сумел бы найти. Но есть кое-что для тебя.

— Слишком много одеколона, — заметил Болдт.

— Выветрится. Через час все будет в порядке.

— К тому времени мы задохнемся.

— Тебе понравилась рубашка? Это подарок.

— Ты говоришь, что нет абсолютно ничего, что объединяло бы двух женщин? Это может и не бросаться в глаза; на твоем месте я повысматривал бы и повынюхивал подольше. Супермаркет, в котором обе делали покупки? Заправочная станция?

— Колеса.

— Что? — спросил Болдт.

— Кто-нибудь работал с колесами?

— Автомобили?

— Дома были подожжены, правильно? Поджарены. Ну, и что нам осталось? — задал Ламойя риторический вопрос.

— Их автомашины! — воскликнул Болдт повеселевшим голосом. Для расследования требовалось несколько пар глаз — больше тут добавить было нечего. Болдт даже не вспомнил об автомобилях, принадлежащих жертвам.

Ламойя пожал плечами.

— Не рассчитывай на чудеса. Откуда мне знать? Но я не вижу здесь чересчур уж много физических улик, с которыми можно работать. Идея о колесах пришла мне в голову неожиданно — или, может, это я их вынюхал, — поддразнил он начальника.

— Проверь их, — предложил Болдт.

— Я? А я-то думал, что тебя больше интересуют лестницы. — Ламойя изучающе уставился на своего сержанта.

Застигнутый врасплох, Болдт переспросил:

— Лестницы?

Улыбка была хитрой, Ламойя буквально лучился самодовольством.

— Ты чувствуешь, что тебе повезло?

— Капелька удачи мне бы не помешала.

— Лестницы «Вернер» здесь продает всего один дистрибьютор, это хорошо для нас, но у них дьявольски большие обороты, и наши шансы проследить одного-единственного покупателя были бы равны нулю. Но вот тут нам наконец-то повезло. У модели с таким рисунком протектора была производственная проблема с башмаками — маленькими штучками, которые крепятся внизу лестницы, — поэтому их выпуск продолжался ровно шесть недель. Они отозвали готовую продукцию, то есть именно эта модель оставалась на складах чуть больше двух недель. У дистрибьютора есть данные на всю партию, кроме первоначальных ста штук.