Опознание. Записки адвоката

Но зазвонил телефон. Сама взволнованная простота, Дуся спрашивала, не могу ли я срочно приехать. Выручать Валентина. Приехать, отвечал я, сейчас не так-то просто. А что случилось? Выяснилось, дяди Валина мотоколяска по пути с работы домой сломалась. То была не пучеглазая железная лягушка, злая карикатура на аристократический кабриолет. Дядя Валя уже много лет ездил в коляске новой модели. Цельно, так сказать, металлической, до ужаса прямоугольной. Но потроха у новой модели остались прежние, мотоциклетные. И вот Дуся, немножко захлебываясь для убедительности, в конце концов рассказала мне, что стряслось. Аппарат, не протарахтев и двух километров от консультации, умер. Случилась его смерть в районе двух часов дня. Мы с Дусей общались примерно в девять вечера… Каким-то образом дядя Валя исхитрился подать жене сигнал «SOS». Скорее всего, попросил прохожего позвонить из автомата.

Дуся кинулась к мужу. Дураку ясно, что все попытки тормознуть такси и договориться о буксировке «новой модели» не дали результата. Точнее, они, конечно, дали результат, только отрицательный. Какой же уважающий себя таксист будет связываться с нищим инвалидом?! А рыцарь Дон-Кихот, может, и скакал где-то поблизости, в Кировском районе, однако на Комсомольскую площадь не завернул. Так ведь всегда и бывает: кто-то не вовремя застревает в неправильном месте, а кто-то проскакивает его не оглядываясь…

Дядя Валя замерзал. Продвинутая коляска умерла вся. Вместе с отоплением. Побегать вокруг нее для сугрева водитель не мог. Он вообще не мог из нее выбраться: для этого требовалась или дверь консультации, там бы помогли, или родное двухступенчатое крыльцо на Новоизмайловском проспекте. Да и что это решает: выберешься из коляски, если повезет, сядешь в такси, но ее-то потом кто дотащит до дома? Дуся, как преданная курица, покудахтала какое-то время. Как истая малярша-штукатурщица, «гребанула» пяток-другой гордых таксистов. Что толку… Она съездила домой, наделала горячего кофею с молоком и вернулась к мужу. С термосом. Дяде Вале полегчало, но проблема не решалась. Он продолжал неподвижно сидеть внутри холодной железяки. Дуся снова уехала домой и стала бегать по соседям. Автомобилист среди них нашелся один-единственный, но «я, Евдокия Батьковна, конечно, всей душой – ик! – мы же с вами как родные, но я, понимаешь ли, уже выпил…» Тогда Дуся позвонила мне.

– А я? – спросил я в телефонную трубку. – Не выпил, что ли? Неизвестно еще, кто больше…

– Что же делать? – проговорила Дуся без претензии и почти без надежды. – Он ведь там с двух часов…

И я сказал жене Лене: «Мне надо ехать». Во всем, не касающемся философских абстракций и судеб человечества (а на тот момент ни первое, ни второе не имело большого значения), моя жена была умней, чем я. Она вникла в ситуацию, подумала секунды три и согласилась. Я напился крепчайшего кофе, раздавил во рту пару капсул валидола и поехал.

«Есть упоение в бою!» Чистая правда. Профессия заставляет много думать. Занятие трудное. Человеческая биология (или зоология, если честно) побуждает скакать, бегать, делать что-то руками или ногами… Двигаться. А размышления – с одной стороны, самая человеческая, даже слишком человеческая работа. По Ницше. Но с другой стороны – неподвижность. И всегда, «с одной стороны» и «с другой стороны», примирение противоречий, нейтрализация контрдоводов. Мало того, требуется мгновенно, да еще и «с высоким подниманием бедра», промчаться от старта к финишу. Тут же выясняется: организаторы все перепутали. Финиш оказался стартом. Надо бежать снова, только в другом направлении. И заполошный бег длится без конца. Но снаружи – абсолютный покой. Ритмичный пульс, ровное дыхание, нормальное давление крови. Так, вероятно, бегают сфинксы…