Опознание. Записки адвоката

Однако, несмотря на столь глубокую и разностороннюю проработку звездной тематики, нельзя сказать, чтобы все вопросы были решены. В частности, остается довольно темной проблема мерцания звезд. Почему, в самом деле, они мерцают? Псевдонаучная, с каким-то даже алхимическим привкусом теория тепловых потоков, которые будто бы колеблют воздух, а вместе с ним и изображения звезд, никого сейчас устроить не может. Гораздо ближе к подлинно научной картине мира гипотеза, согласно коей звезды просто-напросто ежатся в своих прозрачных колыбельках, мерзнут от абсолютного холода, пронизавшего мироздание… Чуточки, бесконечно малой толики тепла достало бы, чтобы отогреть любую отдельно взятую звезду, но беда была и остается в том, что взяться этой чуточке неоткуда. И вот звезды поеживаются обреченно, дрожат от холода, а мы за дальностью расстояния в соответствии с законами оптики воспринимаем это как мерцание.

Еще ближе к истине стоит проверенная временем теория небесного свода, которым, как перевернутой кастрюлей, накрыта сфера нашей жизнедеятельности. Звезды, жестко смонтированные на внутренней поверхности свода, вынуждены все время смотреть на землю и всяческую божью тварь, ее наполняющую. И вот они смотрят на эту тварь, смотрят на людей, чьи поступки напрочь не могут понять уже не первую тысячу лет, и чувствуют себя никчемными дурами рядом с мудростью Творца, закрутившего всю эту круговерть. Осознание неисповедимости господних замыслов как раз и повергает звезды в заметный даже невооруженным глазом священный трепет…

Вера Рядовых, вагоновожатая трамвайного парка номер три, уверенной левой рукой сжимала луковицу контролера. Время от времени Вера нежным мановением увеличивала скорость, и тогда ведомый ею двухвагонный корабль новостройки выл и грохотал на стыках с громкостью баллистической ракеты. Рельсы, служившие кораблю фарватером и кильватером одновременно, фантастически изгибались во всех известных из евклидовой науки плоскостях, так что Верино судно, простое и надежное лишь в представлении непосвященных, подвергалось изрядной качке. Сидячие пассажиры, впрочем, за краткостью расстояния не успевали помучиться морской болезнью, что же до стоячих, тоже весьма многочисленных в этот пиковый утренний час, то они об этой болезни и не думали вовсе. Словно матросы, застигнутые штормом на открытой палубе, они хватались кто за что мог и друг за друга, отдавая все силы борьбе с рукотворной стальной стихией. Участок был сложный, а сегодня на него к тому же пал туман. Трамвай, ведомый Верой Рядовых, плыл, словно звезда эстрады, в белом безвредном дыму, то выныривая из него бледно-алым фантомом, то снова погружаясь, исчезая, оставляя на поверхности приглушенные звуки. Вера делала свою работу сосредоточенно, полностью сознавая ответственность момента: туман не туман, нервы не нервы, она ни в коем случае не должна допустить, чтобы при очередном подъеме правого рельса с одновременным понижением левого доверенный ей корабль выбросился на насыпь, как кит-самоубийца. Но поскольку сложность участка была Вере давно и хорошо знакома, постольку она могла позволить себе осознавать ответственность одной левой рукой, правая же держала дымящуюся сигарету, коей Вера время от времени нервно затягивалась, продолжая смотреть вперед.

Трамвай огибал возрожденный Петербург с северо-востока. Слева от Веры медленным маршем проходили дома, похожие друг на друга, как бритые новобранцы; справа тянулась пустошь, не разрезанная, но лишь окаймленная с западной стороны ученически непрямой строчкой рельсов. Восточной границы не было видно из Вериной кабины из-за тумана. В ясные дни там торчали трубы ТЭЦ, сдержанно желтела песчаная гора, а чуть ближе вышагивали аистиной поступью столбы электрической железной дороги, уводящей в Карелию. Но сейчас, во мгле, пустошь казалась бескрайней, как половецкая степь, холодной, словно северная осень, и девственно-древней, будто мамонт-подросток, спящий вечным сном в вечной мерзлоте.