Опознание. Записки адвоката

У Веры, после того как она услышала эту историю, с неделю волосы шевелились на голове. Все-таки Вера оставалась слишком наивной и добренькой для теперешней жизни! Но адресок она сохранила, и теперь, когда жареный петух клюнул ее как-то уж особенно беззастенчиво, Вера решила воспользоваться адресом, для чего оделась как могла хорошо и набрызгалась с ног до головы недешевым дезодорантом…

Привычная к бескрайним просторам новостроек, Вера растерялась, оказавшись в «Петербурге Достоевского». Заговори в ней хотя бы сейчас историческая память, ей, может быть, стало бы чуть легче ориентироваться в закоулках Коломны, на задах бывшего дворца Бобринских. Но историческая память по-прежнему упорно молчала. Промучившись битый час, Вера, наконец, нашла нужный дом, вошла в нестерпимо воняющий кошками подъезд, поднялась на второй этаж, даже для этого сверившись на всякий случай с бумажкой, и остановилась как вкопанная перед большой двустворчатой дверью. На левой от Веры створке – напротив разноцветных звонков – красовались то ли пять, то ли шесть табличек с фамилиями. Если смотреть только на эту сторону двери, можно было подумать, что за ней обычная коммунальная квартира. На табличках значилось:

Я. Я. Штейн – 1 зв. И. Я. Штейн – 2 зв.

А. Я. Зильберштейн – 3 зв.

Непомнящие (инвалиды) – …

Сколько загадок! Для чего понадобилось уточнять про Непомнящих, что они инвалиды, а не такие же, как все? И что означает зияющая пустота на том месте, где проставляется количество звонков… Может, приглашение стучать ногами? Но таблички, которые, видимо, просто не успели снять, почти не привлекали взгляд рядом с огромной, бордово-золотой, прямо-таки царственной вывеской, закрывавшей изрядную часть правой створки. Вера, проморгавшись от блеска золотых букв, прочитала: «Восточно-Сибирское товарищество юристов-адвокатов. Санкт-Петербургский филиал (с правами юридического лица)». Приписка в скобках произвела на Веру особенно сильное впечатление. Она поняла, что попала туда, куда надо.

Едва отворив дверь, Вера услышала странно неживую музыкальную фразу, повторявшуюся без конца. В прихожей бывшей питерской коммуналки стоял черный стол, а за ним, наполовину скрытая грудой впечатляющей, но не очень понятной Вере аппаратуры, сидела и играла клавишами девушка с хорошим макияжем. Вера подошла к столу и стала терпеливо дожидаться, когда девушка поймает в компьютере то, что она там ловила с интересом, переходящим в подлинную страсть. Поймав или отчаявшись поймать, девушка перевела взгляд на посетительницу, спросила о цели визита и, улыбнувшись с подлинным, как показалось Вере, радушием, отправила ее в первую комнату направо. Не без трепета вагоновожатая Вера Рядовых вошла в эту комнату и во второй раз за недолгое время остановилась как вкопанная, пораженная видом не менее величественного, чем вывески и не менее благообразного крупного пожилого мужчины, восседавшего за столом меньшим, чем секретарский, но тоже черным. Мужчина смотрел на Веру и улыбался, не разжимая губ, интригующей, почти мистической улыбкой, в коей читалось – среди много другого – если не отеческая нежность, то уж во всяком случае приглашение присесть. Вера присела. Взгляд мужчины опустился вслед за ней, но рисунок улыбки не изменился. Он молчал. Вера помялась, потом взяла себя в руки и начала излагать.

Она рассказывала сбивчиво, с частыми паузами. О таких вещах рассказывать трудно, гораздо, может быть, труднее даже, чем переживать их. С другой стороны, поделиться своей бедой с человеком, заведомо дружественным, значит, в какой-то степени утолить боль. А дружественность пожилого адвоката не вызывала сомнений из-за того, что он, как сказано выше, все время улыбался.

Форма адвокатской улыбки – он, повторим, улыбался не переставая, но и не разжимая губ, – была странной и многозначительной. Проснись сейчас в Вере Рядовых утонченный многознающий эстет (а в ней, как в каждом из нас, спали беспробудным, пожизненным сном историческая память, и эстет, и Моцарт в обнимку с Сальери, и масса других интересных людей), так вот, проснись в вагоновожатой Вере тонкий эстет, он бы измучился до полного изнеможения, пытаясь описать и классифицировать улыбку пожилого адвоката.