Улыбка на первый взгляд – вещь совсем простая, всего лишь всем знакомое и привычное мышечное сокращение, происходящее у людей по самым разным, иногда совершенно неожиданным поводам. Но описать ее вместе со всей ее простотой нельзя, невозможно, как не описать жест, или взгляд, или поворот головы. Можно лишь показать либо сравнить. Эстет, скрытый в Вере, поворчав спросонок, пошлепав босиком на крошечную кухоньку и напившись крепкого кофе, перебрал бы в памяти великое множество улыбок, зафиксированных для потомства в скульптуре, живописи и фотографии. Он, наверное, начал бы свой экскурс с Будды и Сфинкса, а закончил ослепительной, зубастой, неизмеримо широкой и столь же бессмысленной улыбищей импортных президентов и премьер-министров. Вероятнее всего, эстету пришлось бы безвременно прервать свои изыскания и быстро уснуть обратно, так как Вера закончила мучительный рассказ и обратилась к адвокату с вопросом, может ли она, Вера Рядовых, та самая, которой следователь присвоил титул потерпевшей, пользоваться адвокатской поддержкой…
Верин удивительный собеседник поднял подбородок, запрокидывая голову, аккуратно приоткрыл рот и промолвил с брежневским акцентом:
– … имеете право…
Но как ни коротка была речь, как ни узка была щель приоткрытого рта, Веры достиг ароматический флюид, сразу объяснивший ей все. Это был запах коньяка. До Веры сразу дошло, почему адвокат не разжимал губ, а когда его вынудили говорить, запрокинул голову: он был налит коньяком выше ватерлинии, то есть линии рта. Начни он витийствовать, потеряв осторожность, коньяк полился бы на клиентку, на новенький офисный стол и, наконец, на приметный животик самого оратора, чего последний старался избежать…
…Когда до Веры дошло, она вздрогнула всем телом, как вздрагивают всего несколько раз за целую жизнь, встала и вышла вон…
Как странно, как страшно не совпадают друг с другом люди! Вера бережно, осторожно, словно связку кроваво-красных роз с острыми шипами, принесла к адвокату-защитнику свою боль, свой страх, тревогу. А защитничек оказался всего-навсего старым пьяницей, которому давно на всех начхать. Французские крестьяне как-то раз пришли в Париж и пожаловались, что им нечего есть, нет больше хлеба. Королева удивилась: это же, мол, не трагедия, что хлеба не осталось, можно же покамест и пирожными перебиться… С такого вот несовпадения, как полагают, и началась Великая французская революция. Вагоновожатая Рядовых просто ушла, в какой уж раз отказавшись реализовать свое право на восстание. И она ли одна?!
…Накануне того дня, когда Вера, нервно куря, пробивалась на своем трамвае сквозь туманную сырую мглу питерского утра, так и не встретив по пути ни одной исторической тени, ей позвонил следователь и сказал, что завтра он ждет Веру у себя. «Хорошо, – сказала ему Вера, заикнувшись от неожиданности, – а зачем?»
– Повод, – ответил следователь, и в голосе его отчетливо слышалось удовлетворение, – повод редкий в наше время всеобщего развала, но для вас приятный. Я вычислил подонка, вашего обидчика, и он задержан. Завтра опознание. Не опаздывать. Ясно?
– Ясно, – ответила Вера. Удовлетворение следователя передалось ей, но каким-то странным образом: сердце у Веры заколотилось так, словно это она была вычислена и задержана, будто это именно ей предстояло быть опознанной завтра. Она справилась с сердцебиением единственным известным ей способом – выкурила три сигареты подряд и улеглась пораньше спать. Перед опознанием, которое само по себе требует сил и ясной головы, Вере предстояло отъездить утреннюю смену…