Оппенгеймер. Альтернатива

– Назад, – сказал Фейнман. – Как отправлять вперед, мы еще не разобрались. Конечно, если время на самом деле замкнуто, можно посылать объекты так далеко в прошлое, что они окажутся в будущем, но для этого требуются объемы энергии и близко недоступные нам.

– Это невероятно! – воскликнула Китти. – Я… о, я просто никак в себя не приду. Но… поразительно. Отличная работа, ребята!

– В самом деле, поразительно, – согласился Оппи, – но я не вижу, каким образом это можно приложить к решению проблемы солнечной вспышки.

Фейнман рассмеялся:

– Слышу истинного администратора. «Черт возьми, Смазерс, я отправил вас в театр Форда, чтобы вы подготовили в завтрашний номер рецензию на спектакль, а вы принесли какую-то чушь насчет убийства президента!»

– Это решение всех наших проблем, – сказал Гедель. – Но давайте все-таки уйдем из этой сырости. А не то мы обязательно простудимся.

Фейнман первым направился к двери.

– Мы с радостью все объясним, – сказал он, выходя в коридор. – И, может быть, вы все-таки попросите эту милашку-горничную принести нам шампанского?

Глава 56

Даже не принимая во внимание пьянство Китти, я считаю ее самой отвратительной из женщин, которых я когда-либо знал, из-за ее жестокости. Для постороннего человека вроде меня семейная жизнь Оппенгеймера выглядела адом на земле.

Абрахам Пайс

, физик, работавший в ИПИ

Роберт прилетел в Беркли для проведения эксперимента. Дом на Уан-Игл-хилл по-прежнему принадлежал ему; Фейнман и прочие решили, что он станет идеальной экспериментальной базой, где можно будет разместить свое оборудование вдали от любопытных глаз профессоров, не связанных с проектом «Арбор». Гедель, боявшийся летать на самолете так же сильно, как и почти всего остального, остался в Принстоне, зато И. А. Раби, которому вот-вот предстояло сменить Оппенгеймера на посту руководителя проекта, и Фейнман прибыли раньше, а с ними еще пять физиков нового поколения, в том числе две женщины; времена действительно менялись.

Он приглашал Китти поехать с ним, но она отказалась. По ее словам, он нужен был ей либо живым, либо мертвым, а не в каком-то странном состоянии, совмещавшем и одно, и другое. Она не могла последовать за ним туда, куда он направлялся; ей не было места в том, что ему предстояло сделать. После того как Оппи, не ставя никого в известность, покинул Принстон, она, как сообщали сплетни, заперла спальню, где он провел несколько последних недель, и говорила приходившим доброжелателям, что он не в состоянии принимать посетителей, а ей самой просто невыносимо туда входить.

Вскоре на Игл-хилл все подготовили. Оппи, как всегда, надеялся, что нужные слова сами придут ему в голову в нужный момент. Он любил творчество Оскара Уайльда и, в частности, остроту, которая, по распространенному мнению, была его последними словами: «Эти обои ужасны. Кому-то – или им, или мне – придется уйти!» Но хотя следующее высказывание Роберта должно было стать последним в его линейном времени, он глубоко надеялся, что для него это будет совсем не так. Постаравшись изобразить лучезарную улыбку (насколько позволяли силы), он под аплодисменты небольшой группы ученых сказал: «Американский мореплаватель готов к отбытию в Старый Свет».

Фейнман с явным удовольствием провел короткий отсчет:

– Пять, четыре, три, два, один, – и затем…

Оппи, находившийся в прозрачном акриловом защитном пузыре, почувствовал, как по всей коже побежали ощутимые мурашки, а жидкие клочки еще остававшихся у него седых волос как будто зарядились электричеством. Куда-то делось равновесие; к счастью, он в лучшей традиции Герберта Уэллса сидел в сложно устроенном седле. Казалось, будто перед ним пошел фильм задом наперед, где Дик считает в прямом, а не в обратном порядке, где короткие слова «один, два, три, четыре, пять» звучат с причудливо неверной интонацией, как на перематываемой магнитной ленте. Во время отсчета один из молодых ученых-мужчин отошел назад от своего пульта управления; дым втянулся в чашу трубки Раби, и молодая женщина-физик поднялась со стула, не опираясь на подлокотники.

Но вскоре все слилось в зеленовато-серое размытое марево со странными спектральными вспышками на периферии зрения. Это продолжалось – субъективно, конечно, – где-то с полминуты, а затем вокруг него материализовалась та же самая полуподвальная комната, в которой проводился эксперимент. Но теперь он находился там один, зато его внимание сразу привлекли вещи, которые они с Китти не потрудились отправить в Лос-Аламос, но впоследствии выбросили, в частности коляску и детскую кроватку Питера. Свет, падавший из расположенных под потолком окон, изменил как направление, так и оттенок; очевидно, он прибыл солнечным днем, уже под вечер.