– Совершенно верно, – согласился Оппи. – Теллер считает, что основой для него должна стать «Фау-2». – Он покачал головой. – Жаль, что среди немцев, которых вы предложили нам, не было фон Брауна.
– Поверьте, Роберт, для этого были веские основания.
– О, не сомневаюсь в этом. Наш союз с Россией, судя по всему, вот-вот развалится, но с Великобританией мы в прежней дружбе. Ну а англичане, подозреваю, были бы рады повесить фон Брауна посреди Пиккадилли-серкус. Вы, конечно, видели фотографии разрушений, которые его ракеты причинили Лондону?
– Да.
– Невероятные машины. Уверен, что Теллер прав: нам обязательно понадобятся подобные.
– У нас они есть, – небрежным тоном бросил Гровз.
– Что?
– У нас есть как готовые ракеты, так и части, из которых можно собрать чуть не сотню «Фау-2».
– Где? Здесь, в Соединенных Штатах? – изумился Оппи.
– Да. В Форт-Блиссе, в Техасе.
– Боже мой! И вы собрали людей для их изучения? Уже выяснили, как они действуют?
– О, в этом нет нужды, – ответил Гровз и улыбнулся, на мгновение показав зубы.
– То есть?
– Вернер фон Браун уже с октября находится в Техасе. Он не только сразу изъявил готовность сотрудничать с нами, но и помог достать из шахты огромный технический архив, который сам туда спрятал. А к концу следующего месяца вместе с ним в Форт-Блиссе окажутся еще больше сотни немецких ракетчиков.
– Иисус Христос… – пробормотал совершенно ошеломленный Оппи.
– Ну-ну, – умерил его пыл генерал. – С другой стороны, вы правы. Вы же сказали, что нужно вывезти людей с планеты. Что ж, поистине, вы получили гандикап: лучшие в мире ракеты и люди, которые их создали!
Глава 31 1946
Я уверен, что теперь (когда мы научились высвобождать атомную энергию) межпланетные путешествия стали определенно возможными.
В новый год Оппенгеймер вступил, имея три отдела: «Терпеливая власть» Ханса Бете углубилась в проблемы физики Солнца, «Скрепляющий цемент» Силарда под руководством Китти рождал неожиданные идеи, а группа Раби «Имена» ломала головы над тем, как вывезти людей с планеты.
Вообще-то отдел Раби по его предложению переименовали в «Новые имена», чтобы название, как и у прочих групп, состояло из двух слов. Смена имен при переезде на новое место жительства была обычным делом (хотя из ученых-эмигрантов, работавших в Манхэттенском проекте, этому обычаю последовал на удивление мало кто), и поэтому в кодовом наименовании также присутствовал намек на переселение, хотя его масштабы не были очевидны.
Но все предприятие так и не имело пока общего названия. Нужно было подобрать нечто столь же бессодержательное, как Манхэттенский проект. Напрашивался Принстонский проект, но это не годилось, так как если бы название стало известно публике, местный университет наверняка возмутился бы.
Поразмыслив, Оппи придумал название: «проект “Арбор”»[52]
. Большинство посвященных предположило, что он выбрал латинское слово, обозначающее дерево, подразумевая знаменитые леса, окружавшие институт. Силард, всегда стремившийся проникнуть в суть неясной символики, склонялся к мысли о том, что Оппенгеймер вдохновился названием комедии Германа Унгера, чешского еврея,Институт действительно был отличной базой для проекта «Арбор». Мало того что здесь было комфортабельное жилье и приятная лесистая местность, а те, кто не хотел поселиться на территории института, как, например, Эйнштейн, все равно за несколько минут добирались туда пешком, его географическое расположение было удобным и для тех участников, которые вели собственные работы в других городах и бывали здесь еженедельно или ежемесячно. Раби доезжал сюда из Колумбийского университета за девяносто минут, Гровз из Вашингтона – за три часа. Фейнман, работавший в Корнелльском университете, пользовался любой возможностью побродить часа четыре по местным проселкам, вооружившись дробовиком Ханса Бете, а Ферми мог достаточно легко прилететь из Чикаго. Лишь фон Брауну, находившемуся в 2100 милях, в Форт-Блиссе, было трудно добраться сюда.
После того как Фрэнк Эйделотт полностью отошел от дел, Оппи наконец-то вступил во владение просторным директорским кабинетом под номером 107 с замечательным видом на лес и пруд. Еще одним преимуществом нового положения была относительная труднодоступность – никто не мог проникнуть к нему, минуя секретаршу. Кроме того, он находился на максимально возможном для двух помещений на одном этаже Фулд-холла удалении от кабинета Эйнштейна, а это означало, что частые жаркие дискуссии вряд ли потревожат Великого Старца в его берлоге.