Оправдание невиновных

Спасибо за предупреждение, Арина. Я успел практически в последний момент, но теперь меня не достать.

Я уже перед тобой в неоплатном долгу, и все-таки я прошу тебя… тебя, потому что больше некого.

Нет, я не стремлюсь оправдаться. Пытаться подменить собою закон — это… в общем, это никуда не годится. Но я ни о чем не жалею. И если бы пришлось, я все сделал бы так же.

Те мрази так и ушли, поплевывая на закон, — кого-то купили, кого-то запугали — их должен был кто-то покарать. Пришлось мне.

Но есть во всем этом нечто, чего я не понимаю.

Ты и сама, наверное, догадалась: пожар, убийство эстрадника и Транько — эти дела стоят… отдельно. Надеюсь, ты поймешь, почему я сделал то, что сделал, и в любом случае… я действительно ни о чем не жалею.

Но остальные… я не знаю, почему Егор написал такой странный список. Кроме тех трех там еще четыре дела. Ты можешь мне не верить — ты должна мне не верить, мало ли что я скажу. У тебя отличный глаз и светлая голова, верь только своим глазам и своему чутью. Но я, вспоминая, что знал о тех, других делах, не понимаю, почему Егор их объединил. У него чутье было феноменальное. И значит, это объединение — не фантазия, не мираж, не галлюцинация. Что-то он подозревал. Подозревал что-то настолько серьезное, что пошел на имитацию собственного убийства…

Найди, Арина, кто за этим стоит!

Притулившийся в углу подоконника электрический чайник загадочно поблескивал выпуклым стеклянным боком — точно дракон из-за шторы гигантским глазом подмигивал.

Свет Арина не включала. Темнота обостряла не только слух, но и те органы чувств, которых человеку вроде бы не полагается — вдруг удастся уловить в знакомой до малейшего шелеста записи что-то новое, важное, ключевое.

…я ни о чем не жалею, и если бы пришлось, я все сделал бы так же…

Перед «сделал бы» говоривший на мгновение запнулся, точно у него осекся голос. Эх, Александр Михайлович, Александр Михайлович! Любимый учитель, профессор Морозов, легендарный сыщик Халыч… э-эх!

За последние — господи, уже почти полгода! — Арина выучила запись наизусть. Лучше, тверже, надежнее, чем наизусть. Она помнила не то что каждое слово — каждую интонацию, каждый вздох, каждую паузу. И все-таки слушала. Не слова, а те самые вдохи, паузы, запинки. Как будто именно в них можно было отыскать ключ…

Хотя — откуда бы?

…есть во всем этом нечто, чего я не понимаю…

Очень трудно искать черную кошку в темной комнате. Особенно если ее там нет.

Не то чтобы Арина не верила в интуицию. Сама же полезла в деле Кащеева копаться лишь потому, что физиономия его не понравилась. И ведь правильно не понравилась! Так что сыщицкое чутье — да, существует. Но… вот именно здесь и именно сейчас? Может, Егор Шубин к моменту унесшего его жизнь выстрела уже утратил ясность мысли и общность этих дел ему лишь почудилась?

Может, не стоит заморачиваться? Но разве можно отмахнуться от последней перед скоропостижным отъездом просьбы Халыча? Даже если хваленое чутье покойного Шубина в данном случае и дало осечку, надо хотя бы попытаться понять — почему именно так он свой паззл складывал, какая-такая общность ему почудилась в этих столь разных делах?

Или все-таки — нет, не почудилась?

Может, черная кошка в темной комнате все-таки есть?

…четыре дела… не понимаю, почему… он подозревал…

— Кто подозревал?

Арина едва не подпрыгнула, ошарашенно уставившись на неслышно возникшую в кабинете фигуру в черной кожанке и черных же джинсах и стремительно закрывая звуковой файл.

— Ты… откуда?

Денис, усмехнувшись, пожал плечом:

— С улицы.