Опричнина

как это можно проследить на новгородских материалах. Так, если в 1564 г. оброк крестьян Шелонской пятины составлял 84 деньги (новгородок), то в 1576 г. они платили уже 200 денег[2122]. Если учесть, что за это время реальная стоимость рубля не уменьшилась[2123], то можно констатировать огромный рост крестьянских повинностей. Это, впрочем, понятно. Запустение поместий приводило к тому, что оставшееся население вынуждено было выносить на себе все усиливающиеся помещичьи поборы. По данным писцовых книг Вотской пятины 1568 г. (сравнительно с книгами 1539 г.), можно отметить постепенный рост доли денежного оброка в феодальной ренте (с 6,4 до 15,9 %) и перевод мелкого дохода на деньги[2124].

Деревни пустели не только из-за того, что война поглощала людские ресурсы страны. Псковский летописец, описывая осенний поход в Ливонию в 1560 г., со скорбью замечает: «Пскову и пригородам и селским людем, всей земли Псковъской проторы стало в посохи много, в розбеглой место посохи новгороцкой, посоху наимовав посылали с сохи по 22 человека, а на месяц давали человеку по 3 рубли, а иныя и по полчетверта рубли и с лошадьми и с телегами под наряд»[2125].

Поход на Новгород и Псков в 1570 г. сопровождался не только истреблением тысяч ни в чем не повинных людей, конфискацией имущества и «правежом» выкупа, но и набором посохи для оборонительных и других работ в Ливонии[2126]. «И от того налогу и правежу вси людие новгородцы и псковичи обнищаша и в посоху поидоша сами, а давать стало нечего, и тамо зле скончашася нужно от глада и мраза и от мостов и от наряду». В Ливонскую землю отправлялись также русские люди из замосковных городов: «Запасы возили из дальних городов из замосковных, и наполни грады чюжие рускими людьми, а свои пусты сотвори»[2127].

Все это создавало невыносимые условия жизни для крестьян. Имелись, конечно, в стране и богатые крестьяне1[2128], но гораздо больше было бедняков. Таубе и Крузе сообщают, что требования снарядить в поход непомерно большое число воинов (под угрозой казни или тюремного заключения) разоряли не только феодалов, но и их крестьян. Служилые люди «стали брать… с бедных крестьян, которые им были даны, все, что те имели; бедный крестьянин уплачивал за один год столько, сколько он должен платить в течение десяти лет. Огромные имущества были разрушены и расхищены так быстро, как будто бы прошел неприятель»[2129]. Даниил Принц в 1576 г. также писал о тяжелом положении русских крестьян: «Положение крестьян самое жалкое: их принуждают платить по несколько денег каждую неделю великому князю и своим господам»[2130].

Генрих Штаден считал, что для русского крестьянина единственное средство спасения было «заложиться» за крупного собственника — за царя, митрополита или еще кого-либо. «Если бы не это, то ни у одного крестьянина не осталось бы ни пфеннига в кармане, ни лошади с коровой в стойле… Крестьянин хочет ухорониться… чтобы ему не чинили несправедливости»[2131].

Разорение крестьянства, обремененного двойным гнетом (феодала и государства), дополнялось усилением помещичьего произвола, что подготавливало окончательное торжество крепостного права. Таков был один из результатов опричнины. Это и понятно. «…“Реформы”, проводимые крепостниками, — писал В.И. Ленин, — не могут не быть крепостническими по всему своему облику, не могут не сопровождаться режимом всяческого насилия»[2132].

Одной из широко распространенных форм крепостнического произвола было фактическое дозволение опричникам вывозить крестьян из владений земских. Штаден писал, «кто не хотел добром переходить от земских под опричных, тех вывозили насильством и не по сроку. Вместе с тем увозились или сжигались (и крестьянские) дворы»[2133]. И здесь мы сталкиваемся с основной особенностью опричнины: старые формы удельных времен (свобода крестьянского выхода) используются для новых целей, т. е. для дальнейшего закрепощения. Вероятно, речь шла только о вывозе крестьян у светских феодалов. Но так или иначе с начала 70-х годов XVI в. в жалованных монастырских грамотах и частных грамотах появляется настойчивое предписание: «Крестьян… без отказу и не по сроку… ни которым людем не возити»[2134]. Длительное время в начале 70-х годов XVI в. тянулась тяжба в опричнине Суздальского уезда между Покровским монастырем и дворцовыми приказчиками, которые вывозили «сильно, не по сроку, без отказу и безпошлино» монастырских крестьян[2135].

В годы опричнины закон о Юрьевом дне продолжал действовать. Некоторые крестьяне уходили к более предприимчивым или удачливым помещикам, уплатив необходимые в таких случаях подати. Так, крестьяне села Пилоли Толдожского погоста после смерти весной 1570 г. помещика Григория Колягина вышли осенью этого же года «о сроце о Юрьеве дни, с отказом» к князю Василию Белосельскому и к И.И. Скобельцыну, уплатив «отказ и выход» приказчику Колягина[2136].