Опричнина

С.В. Яковлев привлекался к ответственности еще по новгородскому делу[2340]. Летом же 1571 г. повесили опричного думного дворянина Петра Васильевича Зайцева[2341]. Зайцев ходил против «крымского царя» в сентябре 1570 г., когда царя сопровождали казненные летом 1571 г. М.Т. Черкасский, В.И. Темкин, В.П. Яковлев, Л.А. Салтыков и попавший в опалу В.А. Сицкий[2342]. Л.А. Салтыков был сначала пострижен в монахи, а позднее убит[2343]. Вместе со Львом Андреевичем опала постигла и его родича кравчего Федора Игнатьевича, который был заключен в тюрьму, а позднее, судя по синодикам, убит[2344]. Царский лекарь Елисей Бомелий по приказанию царя отравил опричного дворецкого Ивана Федоровича Гвоздева-Ростовского, спальника Григория Борисовича Грязного и до ста других менее видных опричников[2345]. Среди погибших в эти годы были Андрей Овцын, Булат Арцыбашев, И.Ф. Воронцов и др.[2346]

Опричнина была обезглавлена. «Новые люди», ставшие во главе государева двора, состояли из окружения старицкого князя (Н.Р. Одоевский, Пронские), и, конечно, не были заинтересованы в дальнейшем сохранении опричных порядков. На одних царских фаворитах (типа Малюты Скуратова) и казанских князьках (вроде Саин-Булата-Семиона) строить опричный аппарат было невозможно. Отмена опричнины становилась делом ближайшего времени. Земские воеводы, виновники сожжения Москвы в 1571 г., фактически не пострадали, хотя Грозный позднее с горечью говорил польскому посланнику: «Мои [подданные] подвели меня под крымского, под татар. Тех было сорок тысяч, а у меня только шесть… И я о том не ведал: шестеро воевод, что шли передо мной с сильными отрядами, не дали мне знать. Правда, они не могли выиграть дело против такого многочисленного врага, но я поблагодарил бы их, если бы, погубив несколько тысяч своих, они принесли мне хоть татарский бич… И уже Москва была сожжена, а меня не уведомили о том. Пойми же, какова тут была измена мне от людей моих!»[2347].

Летом 1571 г. составлялись весьма странные поручные записи по И.Ф. Мстиславском. Князь в своей крестоцеловальной грамоте торжественно объявлял, что он «государю… и всей Русской земле изменил, навел есми с моими товарыщи безбожного крымского Девлет-Кирея царя». И обещался впредь «на все православное крестьянство варвар не наводити»[2348]. Из этой формулировки ясно, что Мстиславскому предъявлялись обвинения в измене. Но за этими страшными обвинениями не стояли никакие реальные предательские действия, так как в противном случае князь Иван не избежал бы сурового наказания. Дело же ограничилось тем, что за Мстиславского поручились боярин Н.Р. Одоевский (опричник), боярин М.Я. Морозов (земский) и опричный окольничий А.П. Хованский (в 20 тысячах рублей), а у них «выручили» князя около 300 княжат и детей боярских. Южные вотчины Мстиславского в районе Епифани и Венева были отписаны на государя[2349]. Обвинял царь и Шереметевых, которые якобы посылали людей в Крым «бесерменьство на христианьство наводити»[2350].

О том, что никакой боярской измены в 1571 г. не было, говорит и допрос царем Иваном Грозным в январе 1575 г. русских пленников, вышедших из Крыма[2351]. Некоего Ермолку — человека князя Ивана Мстиславского — на допросе спросили, не был ли он послан в Крым его господином с каким-либо тайным поручением к хану. Тот ответил: «Князь Иван, государь, Мстиславской в Крым меня не посыливал и приказу от князя Ивана в Крым ни х кому не бывало… а того в Крыму не слыхал же, от кого с Москвы в Крым ко царю и к мурзам живет ссылка». Конечно, когда Ермолку «к огню придвинули и учали пытати, огнем жечи», он во всем повинился и сказал, что бояре изменяют. В частности, «как приходил царь к Москве и Москву зжег, и Иван да Федор Шереметевы на Москве пушки заливали, норовя Крымскому царю, чтоб против царя стояти было нечем»[2352].

Другой боярский человек, Костя, под угрозой пыток заявил, что даже «многие бояре государю… изменяют и неправду великую делати и зсылаются бояре с Москвы в Крым со царем». Среди этих бояр были И.Ф. Мстиславский, М.И. Воротынский и Шереметевы. Мстиславский и Федор Салтыков отпустили какого-то барымского царевича, «как царь приходил к Москве и Москву зжег», наказали ему просить хана, чтобы тот снова вернулся к русской столице: «А толко придет к Москве, и Москва будет его»[2353].

Бессмысленность всех этих вымученных показаний ясна уже хотя бы из того, что в результате наветов Ермолки и Кости не пострадали ни Мстиславский, ни Шереметевы.

* * *