Опровержение идеи о существовании внешнего мира

Опровергнуть – не просто заметить, что мы не можем знать, существует реальность или нет, как это сделали бесчисленные люди до меня – нет; я говорю совсем о другом.

Я говорю опровергнуть её безо всяких сомнений.

Я говорю кромсать её неопровержимой логикой, пока она не разобьётся вдребезги.

Пора сдавать экзамены, люди.

До сих пор мы лишь заостряли внимание, стоя на месте. Мы только начали распутывать, что есть что, и наметили общие черты консенсусной реальности, но теперь пора двигаться дальше; вниз по кроличьей норе, освещая сияющей честностью все образцы неверного мышления, затаившиеся там.

И всё, о чём я прошу – обычная честность разума. Уолт, похоже, открыт, но большинство людей – нет. Они не хотят видеть – им не нравится находиться там, где они находятся, но они слишком боятся двигаться.

Генри Дэвид Торо однажды написал: «Я ушёл жить в лес, потому что хотел пожить неспеша, обдуманно, встречаясь лишь с неотъемлемыми фактами жизни, и увидеть, смогу ли я научиться тому, чему жизнь хочет меня научить, и когда придётся умирать, не обнаружить, что я и не жил вовсе».

Вот, что требуется – готовность жить обдуманно, встречать лицом к лицу неотъемлемые факты жизни. После такого исследования Уолт не сможет ясно увидеть только путём прямого отрицания, надев свои шоры, как ведут себя люди всегда, когда сталкиваются с новыми и нарушающими их устои идеями о реальности; люди, на которых теперь мы оглядываемся и качаем головой в изумлении, как они вообще могли в такое верить.

Выбор не жить в отрицании в теории может показаться лёгким, но только тщеславие заставляет нас думать, что мы развились дальше своих предков, сжигавших ведьм на кострах. Мы всё ещё верующие, даже сегодня. Но если мы сможем осознать, что именно из наших верований выстроены стены нашей тюрьмы, мы сможем также осознать, что освободить нас может только честность.

Глава 2. Наш аппарат восприятия

– Теперь позволь тебя спросить, – говорю я Уолту, который пришёл ко мне для следующего разговора. – Почему небо синее?

Он смотрит на меня, подозревая, что вопрос с подвохом, что так и есть.

– Так, посмотрим, – говорит он. – Небо отражает свет только определённой длины волны, – начинает он, загибая пальцы, – который затем достигает наших глаз, – продолжает он, – и потом посредством некоего замысловатого процесса в мозге, каким-то образом мы видим голубой цвет, – говорит он в заключении. – Что-то вроде того, наверное.

– Но почему это событие производит специфическое ощущение голубизны? Почему не красноты, или другого ощущения – звука, например?

Он этого не ожидал. Он улыбается и задумывается на несколько секунд.

– Хороший вопрос, – говорит он.

– Есть идеи?

– Скажи ты.

– Должно быть потому, что природа нашего аппарата восприятия делает его таким, – говорю я.

Это заставляет его задуматься. Меня впечатляет серьёзность, с которой он относится к этому, вдумчиво, не форсируя.

– Что бы ни было на выходе любой системы, – продолжаю я, – оно неизбежно имеет форму и структуру, определяемые природой этой системы.

Это прозвучало намного более неуклюже, чем я ожидал. Но сейчас это важный пункт. Независимо от события в объективном мире, которое вызывает появление ощущения в нас, как это ощущение выглядит должно в конечном счёте определяться природой нашего аппарата восприятия.

Ощущение, которое мы испытываем, дотрагиваясь до объекта, имеет свою особую природу и уникальные характеристики именно потому, что наш аппарат восприятия делает его таким. И когда мы видим цвета, они видятся нам такими, какие есть, потому что наш аппарат сгенерировал их таким образом.

Я делаю ещё одну попытку объяснить это Уолту.

– Наше восприятие неизбежно формируется в соответствии с нашим аппаратом восприятия, который является его источником, и поэтому в конечном счёте он определяет форму, вид и характеристики ощущений, которые исходят из него, – так я это излагаю.

– Иными словами, – я продолжаю, – небо голубое – не мокрое, жёсткое или шумное – только потому, что наш аппарат восприятия делает его таким!