Оптина пустынь и ее время

Впечатлѣніе, которое производилъ Петръ Васильевичъ на людей его знавшихъ, кто бы они ни были, — друзья, или политическіе противники, совершенно единодушны, всѣ находились подъ обаяніемъ его личности. И точно, не только Хомяковъ называлъ его «чудной и чистой душой», но и Герценъ преклонялся передъ его благородствомъ. Въ 1840 г. Герценъ писалъ о немъ: «странный, но замѣчательно умный и благородный человѣкъ». И еще въ 1855 г., когда они давно разошлись, и принадлежали къ враждебнымъ лагерямъ, Грановскій еще за нимъ, да за И. С. Аксаковымъ, признавалъ «живую душу и безкорыстное желаніе добра». Другой «врагъ» И. С. Тургеневъ, въ тѣ же поздніе годы, дружилъ съ Кирѣевскимъ: «На дняхъ я былъ въ Орлѣ», пишетъ онъ, «и оттуда ѣздилъ къ Петру Васильевичу Кирѣевскому и провелъ у него 3 часа. Это человѣкъ хрустальной чистоты и прозрачности — его нельзя не полюбить». Но еще больше выигрывалъ онъ, что рѣдко бываетъ при близкомъ знакомствѣ; тЬмъ людямъ, которые имѣли съ нимъ въ теченіе долгаго времени ежедневное общеніе, онъ внушалъ чувство близкое къ благоговѣнію, какъ это видно по воспоминаніямъ А.

Марковича и П. И. Якушкина. Въ газетномъ некрологѣ К. Д. Кавелинъ писалъ о немъ: «Безупречная, высокая нравственная чистота, незлобивость сердца, безпримѣрное и неизмѣнное его прямодушіе и простота дѣлали этого замѣчательнаго человѣка образцомъ, достойнымъ всякаго подражанія, но которому подражать было очень трудно».

Съ внѣтттней стороны Петръ Васильевичъ былъ простой степной помѣгцикъ съ усами, въ венгеркѣ, съ трубкой въ зубахъ и съ неотступно слѣдовавшимъ за нимъ всюду водолазомъ «Киперомъ», котораго крестьяне называли «Ктиторомъ». Онъ любилъ охоту и къ нему часто пріѣзжали московскіе друзья поохотиться. Надобно было поговорить съ нимъ, чтобы угадать ту громаду знаній, которая скрывалась за этой обыденной внѣшностью.

Онъ началъ серьезно хворать уже съ конца 40 г.г., а съ 1853 г. у него часто повторялись мучительные припадки какой–то болѣзни, которую врачи опредѣляли то какъ ревматизмъ, то какъ болѣзнь печени. Онъ переносилъ эти припадки одинъ въ своей Слободкѣ, иногда по долгу дожидаясь врача, безъ всякой мнительности, только досадуя каждый разъ на болѣзнь, какъ на помѣху, и огорчаясь, что она дѣлаетъ его «кислымъ», или «прѣснымъ». Роднымъ онъ въ это время писалъ трогательныя письма, въ которыхъ завѣрялъ, что говоритъ всю правду о своей болѣзни и умолялъ не безпокоиться. Его письма къ роднымъ вообще удивительно хороши, столько въ нихъ любви, нѣжности, доброты. Въ одномъ изъ нихъ къ матери есть такія строки (обращенныя къ Ек. Ив. Елагиной, женѣ его единоутробнаго брата Василія): «А это какъ же могло быть, чтобы я сердился, голубушка Катя? хотя уже давно ты ко мнѣ не писала, но я изъ этого не заключалъ, чтобы ты обо мнѣ забыла, а только ждалъ, что авось–либо дескать захочется и ей написать». Таковъ тонъ его писемъ.

11 іюня 1856 г. внезапно умеръ въ Петербургѣ И. В. Кирѣевскій. Этой потери Петръ не могъ перенести.

4 ноября въ «Петербургскихъ Вѣдомостяхъ» появился некрологъ, написанный Кавелинымъ: «25 октября въ 5 ч. утра скончался въ своей орловской деревнѣ П. В. Кирѣевскій, переживъ своего брата И. В. Каго лишь нисколькими мѣсяцами. Короткое письмо, изъ котораго заимствовано это печальное извѣстіе содержитъ немногія объ этомъ подробности: Петръ Васильевичъ умеръ съ горя отъ кончины брата, котораго нѣжно любилъ. Въ теченіе двухъ мѣсяцевъ и 4–хъ дней онъ страдалъ разлитіемъ желчи, страшно мучился отъ этой болѣзни и находился въ мрачномъ состояніи духа; но до конца всегдашняя, чрезвычайная кротость ему не измѣняла. Онъ умеръ въ совершенной памяти, съ полнымъ присутствіемъ ума; за минуту передъ смертью перекрестился и самъ сложилъ на груди руки, въ томъ положеніи, какъ складываютъ ихъ обыкновенно покойникамъ».

Его послѣднія слова были: «Мнѣ очень хорошо». При немъ была мать, братья Елагины и др. Похоронили его въ Оптиной Пустыни, рядомъ съ братомъ.

Глава X. Старецъ Іеросхимонахъ Амвросій (1812–1891)