Оптинский патерик

Емилиан Андреев из города Мценска Орловской губернии, бывший дворовый человек господ Чапкиных, поступил в скит в число послушников 18-летним юношей в марте 1863 года. Проходил послушания хлебника, помощника садовника и прислуживал престарелым монахам-соседям. В келлии неопрятен был. Случалось, что в углу его келлии была куча сора. Тут же и шапка его валялась. Везде в келлии видна была нечистота. Он, впрочем, и желал бы, чтобы у него было все опрятно и в порядке, но вкуса к тому не имел. Это, однако, не мешало его внутреннему достоинству. При крепости сил физических он был человек трудолюбивый, искренно-послушливый и воздержанный. Кушал очень умеренно. Однажды, сидя вместе с ним за вечерней трапезой, скитский иеромонах Платон, жалея постоянно находящегося в трудах послушника, сказал ему: "Емилиан! Что ты так мало ешь? Ешь больше!". А он, застыдившись от этих слов, и вовсе перестал есть.

Как человек простой, он не умел выражаться по-благородному. Однажды, угощая чаем своего соседа старичка схимонаха Геннадия, обратился к нему так благожелательно: "Батюшка! Пей еще: чаю много, куда ж его девать? Все равно в лоханку-то выкидывать".

Немного пожил на свете этот простачок. Привязалась к нему неумолимая чахотка. Не имея понятия об этой болезни, Емилиан называл ее золотухой. Услыхав от кого-то, что от золотухи полезно оттапливать калиновое дерево и пить этот отвар, он мелко настрогал себе целую кошелку калиновых палок. Указывая на это приготовление, один брат приговаривал: "Это Емилианов чай". Но этот чай остался без употребления. В болезни раз как-то Емилиану захотелось ухи. Сосед-брат по этому случаю отправился к старцу отцу Амвросию и доложил ему об этом. Обратившись к своим келейникам, старец спросил: "Что, уха у нас есть?". Ему ответили: "Есть немного, только на вашу долю". — "Отдайте больному, просит", — приказывает старец. Ему возражают: "Батюшка, ведь нечего давать-то, очень мало. Вам нечего будет кушать". — "Отдать!" — повелительно сказал старец. И отдали. А сам болезненный старец остался в этот день голодным.

Чахотка сильно у страдальца развивалась. За три недели до кончины умирающего послушника по его желанию постригли в рясофор. 3 декабря 1865 года совершено было над ним Таинство Елеосвящения, и с сего времени до самой его кончины ежедневно сообщали его Святых Христовых Таин. За сутки до кончины прочитан был над ним канон Господу Иисусу и Пречистой Его Матери на исход души из тела. До последней минуты он был в твердой памяти и говорил; и преставился мирною христианскою кончиною 8 декабря 1865 года в 9 часов вечера на 21-м году от роду.

Спустя несколько после сего времени один брат спросил старца Амвросия о загробной участи отца Емилиана. Старец ответил, что кто-то из братий видел его в сонном видении, что Емилиан быстро пролетел воздушные мытарства.

Думается, не сам ли старец видел это.

Схимонах Ефрем (Косых)

(†4/17 апреля 1891)

В миру Ефрем Иванович Косых. Родом из крестьян Воронежской губернии Павловского уезда Нижне-Ламовской волости села Островки, родной брат Григория Ивановича Косых (впоследствии — скитского монаха Григория). Поступил в скит 3 января 1886 года 28 лет от роду. Исполнял разные общие послушания, и между прочим был певчим на правом клиросе, пел первым тенором. Долго болел и скончался от воспаления легких 4 апреля 1891 года, приняв перед кончиною келейно постриг в схиму. Прожил в скиту пять лет, а всей жизни земной его было 33 года.

Послушник Иаков Сушенко

(†7/20 декабря 1900)

Послушник Иаков Максимович Сушенко, малоросс, из крестьян Харьковской губернии Старобельского уезда Городищевской волости села Городища, земляк старца отца Иосифа (то есть из одного села). По записям монастырским, родился в 1882 году, поступил в скит 1900 года апреля 25-го дня 18 лет от роду, а по собственным словам Иакова, ему было в то время только 16 лет. Это был молодой подвижничек. Послушание его было помогать пасечникам ходить за пчелами. Он определил себе ежедневно, перед тем как идти в трапезу обедать, полагать несколько поклонов с условием, если он чрез это опоздает в свое время прийти в трапезу, то за сие должны были его ужалить пятьдесят пчел. Вследствие сего видали его неоднократно ходящим по пасеке без сетки. Вероятно, ощущая в теле непристойные движения, он употреблял пищу в самом умеренном количестве, а для сего крепко препоясался по голому телу жесткой веревкой, которая, сжимая желудок и чрез то не давая ему принимать много пищи, в то же время служила вместо вериг. Веревка эта по времени так врезалась в его тело, что образовались на нем раны. Кроме того, летом в ночное время выходил наружу и спал на голой земле. Сказывали даже, что ложился на крапиву, говоря: "Недостоин я спать в келлии". Естественно, что при таких подвигах силы его телесные ослабели.