Opus 1

Зная Герберта, Ева могла быть уверенной: им руководило не желание обманываться. Он действительно здраво взвесил все за и против, все переменные, которые могла учитывать Айрес, решая задачку о его устранении.

И этого не хватало, чтобы Ева утешилась.

– А если она велит тебе рассказать о нас? О Миракле, о пророчестве, обо всём?..

– О тебе она не узнает. Могу поклясться. – Это Герберт произнёс с успокаивающей твёрдостью и капелькой раздражительности – как ни странно, тоже успокаивающей. – Она уверена, что ты мертва. Даже если у неё возникнут подозрения на этот счёт, ты сама давно поняла, что клятву можно обмануть. Не говоря уже о том, что тогда Айрес застала меня врасплох, и после того раза я как следует продумал методы сопротивления. – Ева хорошо различила мгновенные колебания, скользнувшие в его голосе перед заключающими фразами: – Но это одна из причин, по которой я не прошу Мирка рассказать мне о плане восстания. Не хочу знать ничего, что могло бы снова его подставить. На всякий случай.

– Тот случай, когда неведение уж точно благо, – пробормотала Ева, радуясь, что Герберт всё же не побоялся обеспокоить этим её. Рассеянно покрутила смычок в пальцах, словно проверяя балансировку. – Его должно удивлять полное отсутствие любопытства с твоей стороны.

– Полагаю, он считает, что после нашей ссоры я просто не решаюсь попросить его о подобном. Ибо он всё равно не расскажет, а я не так глуп, чтобы излагать напрасные просьбы.

– Так вот почему Айрес ничего не боится. Если ты призовёшь Жнеца, народ полюбит тебя. А раз ты беспрекословно подчиняешься ей, ты точно не воспользуешься этим в свою пользу… – Размышляя вслух, она мысленно вернулась к началу разговора. – Но откуда она знала, о чём тебя спрашивать? Ты сказал, её вопросы были слишком точны, а ведь…

– Думаю, Охрана давно следила за отцом Миракла. Айрес знала, что документы существуют. Знала, что есть тайник. Не знала лишь где. А тут – такая удобная возможность… наверняка и за Мирком тоже следили. И когда тот помчался ко мне на ночь глядя, Айрес просто сделала правильные выводы. – Герберт помолчал. – Могу ошибаться, но по каким-то причинам ей было важно, чтобы именно я выдал эту тайну. Чтобы Мирк понял, что это сделал я.

– Зачем?

– Рассорить нас. Взрастить во мне чувство вины. Помешать нам в один прекрасный день объединиться и восстать против неё… не знаю. – Он вновь уставился в пространство отсутствующим взглядом. – Иногда мне кажется, ей очень хочется отдалить меня от всех, кроме неё самой. Возможно, она сделала это, чтобы я убедился: по-настоящему в меня не верит никто, кроме неё.

– Я верю.

Ева сказала это со всей деликатностью, на какую была способна. Не гордо, не настойчиво, просто напоминая. И когда Герберт вновь сфокусировался на её лице, его собственное самую капельку смягчилось:

– Я знаю.

На миг Еве захотелось отложить Дерозе. Вернувшись на кровать, вытащить из несчастного замкнутого мальчишки того Герберта, с которым она познакомилась на замковой лестнице.

Вместо этого она наконец провела смычком по струне «ля», пробуя звук на вкус, и, найдя его тускловатым, вспомнила, что давно не канифолила смычок.

– Я сейчас. – Бережно положив виолончель на пол, под внимательным взглядом Герберта Ева достала канифоль из футляра.

Часто канифолить она не любила. Раз в неделю или две было вполне достаточно: качественной немецкой канифоли хватало надолго, да и пыли на струнах и корпусе при таком раскладе оставалось меньше. Хотя Ева всё равно не забывала после каждого занятия исправно протирать Дерозе мягкой тряпочкой.

Открыв пластиковый футлярчик, думая о своём, она методично водила смычком по смоляному бруску, пока – после четвёртого движения – запоздало не заметила, как белый волос обретает коричневый оттенок, а пальцы осыпает нечто чужеродное.

Уставившись на канифоль, Ева удостоверилась, что вместо солнечной смолы пластиковый прямоугольник заполняет подозрительно знакомый порошок. Чуть светлее и желтее какао.

Втянула носом воздух.

– Мэт!!!

Демон проявился спустя пару секунд.

– Какой комплимент художнику – когда по творениям мигом распознают почерк творца…

– От твоих «творений» веет прискорбным однообразием. – Ева переборола желание отряхнуть пальцы и смычок, перепачканные в иллюзорной корице. – Когда художник мусолит одну и ту же тему, это попахивает деградацией.

– Разве можно вменить мне в вину любовь к этюдам в коричных тонах?

– Хватит пастись в моей голове! Верни мне канифоль!

– Просто хотел придать обстановке чуть больше подобающего романтизма. Или предпочитаешь естественным ароматизаторам воняющие свечи? – Демонстративно тяжело вздохнув, Мэт изобразил позёрский щелчок пальцами. – Скучный мещанский консерватизм.

– Только одно меня и радует, – сморщила нос Ева, когда волос вернул себе подобающую белизну, а канифоль обернулась положенным золотистым бруском. – Месяц на исходе, так что скоро мы с тобой попрощаемся.

В повисшем в комнате молчании, приправленном широкой улыбкой Мэта и хмыканьем Герберта, она припомнила уроки с Эльеном.

Застонала:

– Вот чёрт…