Opus 2

– Я хотела бы преподнести нашим гостям ещё один дар, – глядя поверх голов, сказала она. Громко, как только позволял непослушный голос. – И… и почтить память человека, который погиб, чтобы мы могли быть сегодня здесь.

Позади музыканты ставили на пюпитр ноты, начертанные её рукой. Еве не доводилось раньше перекладывать фортепианные пьесы для струнного квартета, но это переложение она написала за одну ночь. Конечно, Кейлус бы сделал это лучше. Потому что был старше. Потому что был гением. Потому что это было его сочинение.

Ева надеялась только, что он простит ей огрехи.

– Я не знала Кейлуса Тибеля. – Эта ложь выговорилась труднее, чем любая другая. – Но я узнала его музыку. Его смерть помогла нам восстать против гнёта Айрес Тибель. Его смерть лишила нас шедевров, что он не успел написать, и красоты, что он не успел сотворить. Здесь и сейчас я хочу проститься с ним самым уместным способом из тех, что мне подвластен.

Не обращая внимания на перешёптывания и смешки, она села. Устроив Дерозе между коленей, в складках юбки, стянула перчатки, бросив их прямо у резных деревянных ножек. На миг встретилась взглядом с золотыми глазами Повелителя дроу: он щурился там, где Ева его оставила, и что-то говорил Лодбергу. Кажется, насмешливо.

…«я знаю, как вернуть вас домой»…

Ева вытерла ладони о голубую тафту, и лица в зале исчезли. Со всеми лишними мыслями, растворившимися в светлой пустоте, которую могло заполнить только одно.

Кто из великих говорил, что после тишины лучше всего невыразимое выражает музыка?..

– Кейлус Тибель, – сказала она в никуда, даже не пытаясь подражать зычному голосу конферансье, но понимая, что объявить это необходимо. – Романс для сиэллы и клаустура.

Они уже репетировали. Вчера. Всего раз. Но вместо струнного вступления Ева всё равно услышала звуки фортепиано: то, как его играл сам Кейлус.

Это ей не забыть даже на том свете.

Вступила она, конечно, вовремя, как в мёртвом сейчас особняке, когда выводила ту же мелодию на чёрно-белых клавишах. Виолончельное соло легко вознеслось над переливами струнного аккомпанемента, околдовывая бессловесными, лучшими на свете чарами; оно звучало не так вольно, как если б Еве аккомпанировал тот, кто без всяких репетиций пел с ней в едином ритме, но достаточно, чтобы не вызвать недовольства творца.

В этом зале она была единственной, кто знал, как на самом деле должна звучать музыка Кейлуса Тибеля. Единственной, кто мог исполнить её так, как ему того хотелось.

Если другие не понимали её прежде, она заставит их понять.

Растаял помост. Исчезли музыканты за спиной. Растворились в темноте перед закрытыми веками стены тронного зала, цветы, гости, риджийцы. Остались Дерозе и Ева, и звуки скрипок, помогающие ей ткать картины из нот и света, что мерцал в её душе, и тьмы, что прежде была ей неведома, и крови, что роняло её разодранное виной сердце. В непроглядной ночи путеводный маяк рассыпал лучи по тёмным волнам, обещая, что как бы ни было сейчас больно и одиноко, всё обязательно будет хорошо. Ускользал в зимний шторм тот, кого приходилось отпускать навсегда. На берегу, над гребнями из морского льда плакала девушка, простирала бледные руки к горизонту и молила того, кто уходит, вернуться к ней, но отвечали ей только звёзды, колко сияющие сквозь мрак.

…тогда, вечность назад, в их первый и последний дуэт, Ева не вполне осознавала, о чём он, но осознавала сейчас – то, чего не могла понять и выразить, даже потеряв брата. Вырывая музыку из той глубины себя, что она не открывала никому, которой просто не существовало прежде, Ева играла как никогда; играла так, словно прощалась не только с чужаком, которому уже не сможет сказать «прости», а с другом, миром, самой жизнью. Той жизнью, что осталась по другую сторону границы миров, которую Ева не могла вернуть, даже вернувшись, – ведь прежней её больше не существовало. И маяк пронзал несокрушимую полночную мглу, и уходящий оглядывался, чтобы одарить последней улыбкой всё, что оставалось позади, и девушка отступала от края бездны, утягиваемая теплом, светом, неумолимой и милосердной судьбой, в которой рано ещё ставить точку…

Далеко, где-то в ином мире, девушка на помосте в последний раз провела смычком по струнам, вторившим её неизбывной печали и бесконечной любви к тому единственному, в чём всегда продолжит жить Кейлус Тибель.

Темнота, в которую Ева вернулась из краёв, куда унесла её музыка, ещё миг звенела неестественной тишиной.

Аплодисменты сперва показались ей тихими. Секундой позже стало ясно: нет, они оглушительные. Настолько, что слух не может воспринять их во всей полноте.

Открыв глаза, Ева неуверенно, словно после сна, поднялась на ноги. Заученно, не думая о том, что делает, поклонилась и шагнула с помоста, выпитая до дна. Прежде чем заводной куклой зашагать к выходу, ослабшей рукой неся Дерозе сквозь расступающуюся толпу, посмотрела туда, где в последний раз видела Повелителя дроу.