Opus 2

…в конце концов, едва ли пара капель её крови откроет риджийцам богатые возможности для манипуляций. Магия крови у местных магов существовала, но в Евином состоянии ей мало что могло навредить. О том, чтобы у Снежаны не осталось материала для опытов, она позаботится.

Если подумать, она ничего не теряет.

Ева снова не была уверена, что последняя мысль принадлежит ей: просто потому, что Мэт уже слишком долго вёл себя непривычно тихо.

– Я порежу тебе палец. Ты прижмешь его к стеклу и сосредоточишься на образе того, кого ты хочешь увидеть. После чего я прочитаю заклинание, и твоя сестра отобразится здесь. – Шпилька тихо и глухо стукнула по зеркальцу, возложенному в центр рунной звезды. – Ты узнаешь, где она сейчас. Что делает. Звука не будет – к зеркалам, как ты могла заметить, не приделывают динамики. Считай это односторонним звонком по зазеркальному скайпу.

– Но она меня не увидит.

– Нет.

– И поговорить с ней я не смогу.

– Микрофон в зеркало, как ты могла заметить, тоже не встраивают. Это лучше, чем ничего.

Колеблясь, Ева качнула виолончель, словно трость, – и Белая Ведьма опустила руку со шпилькой.

– Мне в своё время предоставили выбор. Вернуться домой или остаться, – сказала она с внезапной откровенностью. – Я осталась. В нашем мире у меня не оказалось ни одной живой души, которой бы мне по-настоящему не хватало. Там я была большим чужаком, чем здесь. – Снежана уставилась на зеркало, отражавшее зимнюю черноту. – Если там есть те, кто тоскует без тебя, по кому тоскуешь ты… ради кого ты готова рискнуть и довериться подозрительным незнакомцам из чужой страны… ты счастливица. И должна это ценить.

В её лице проявилось нечто, чего прежде Ева не замечала. Нечто… человечное.

Наверное, именно это послужило причиной того, что Дерозе аккуратно, бережно, как убаюканный ребёнок, опустился на пол. Даже несмотря на то, что его хозяйка прекрасно осознавала – только что она выслушала не самую тонкую манипуляцию.

– Я ценю, – сказала Ева, пристраивая смычок на корпусе. – Так это всё-таки путешествие в один конец.

– Время в наших мирах течёт по-разному. Учитывая, что сама по себе прореха работает исключительно в одну сторону, Земля явно стережёт свои границы. У нас нет магии – и не должно быть. Неизвестно, что вообще с тобой будет, если ты вернёшься: прореха наделяет нас Даром по пути сюда, и мы с Лодом предполагаем, что на обратном пути она его отбирает. Возможно, заодно стирает память обо всём, что случилось здесь. Чтобы уж наверняка. – Снежана пожала плечами. – В любом случае без магии тебе просто не удастся отыскать прореху, чтобы вернуться, а вероятность того, что ты снова провалишься случайно, ничтожна – если верить в то, что мы вообще приходим сюда случайно.

Лекция прозвучала достаточно неутешительно, чтобы сейчас Ева предпочла не думать о ней всерьёз.

– А ты веришь?

– У меня нет убедительных доказательств в пользу какой-либо из моих теорий. – Белая Ведьма протянула ей ладонь. – Руку.

Вместо того чтобы подчиниться, Ева приблизилась и отобрала у неё шпильку.

– Инструкции можешь не повторять. – Серебряное острие вошло в кожу легко, как иголка. Бесцеремонно бросив украшение к ногам, Ева сдавила кончик указательного пальца, выдаивая непослушную кровь; быстро, пока рана не затянулась, коснулась зеркала – внизу, у самой оправы, чтобы не закрывать обзор. – Начинай.

Хмыкнув с примесью уважения, Снежана легко дотронулась до её кисти.

Ева сощурилась, думая о сестре.

Знакомый смех перезвоном раскатился в ушах. Следом вспомнилось насмешливое и любовное «дурилка». По зеркальцу, скрывая Евино бледное лицо, блеклым мерцанием расползся колдовской перламутр.

Расступился, заменяя отражение настоящего чем-то другим.

Динка сидела на кухне. Не съёмной, а родной, за столом, где дети четы Нельских обедали и ужинали всё своё детство, ещё втроём. Сжимая одной рукой кружку (персональную – она всегда береглась в шкафу специально для Динки), оживлённо жестикулируя другой, сестра что-то рассказывала маме, занявшей место по соседству. Сбоку папа, седеющий и уставший, меланхолично переправлял в рот вечернюю трапезу, пока в окне за тюлевой занавеской угасал закат.

Картинка не казалась ни печальной, ни мелодраматичной. Обычный семейный ужин. Ничем особо не отличающийся от тех, когда у четы Нельских было две дочери, а не одна.

Ничем, кроме того, что мама курила.

Ева смотрела в крохотные, почти неразличимые в зеркальце лица. До боли узнаваемые. Знакомые настолько, что она легко могла дорисовать их выражения.