Opus 2

К курению мама относилась резко отрицательно, запрещая себе сигареты так же строго, как детям. Но к алкоголю она относилась ещё хуже. Поэтому, когда после смерти сына перед Еленой Нельской встал вопрос, чем снимать стресс, она выбрала сигареты. Позже Ева думала, что маме стоило поразмыслить насчёт психотерапевта и антидепрессантов, однако для Елены Нельской визит к кому-то, чья профессия начиналась со слога «псих», ассоциировалось со смирительными рубашками и уютными палатами с решётками на окнах, чего она никак не могла себе позволить. Она даже самой себе не признавалась, что не справляется: хотя бы потому, что у неё оставались другие дети, которые в ней нуждались.

Первый год после Лёшкиной смерти – ровно столько продлилась мамина зависимость от сигарет. Бросила она моментально, без помощи жвачек и заменителей, на одной воле – по той же причине, по которой не обратилась к психотерапевту. Динка как-то раз обмолвилась, что мама слишком за них волнуется, чтобы позволить себе бросить дочерей, умерев от рака лёгких.

Ева вгляделась в подоконник, прикрытый прозрачным тюлем. Там вот уже пять лет стояла Лёшкина фотография, вставленная в рамку сразу после похорон. Теперь рядом виднелась другая рамка, отсутствовавшая, когда Ева завтракала на этой кухне в последний раз. В маленькой зазеркальной картинке разглядеть подробности не представлялось возможным, но Ева и без того догадывалась, чьё фото дополнило кухонную экспозицию.

Рука дрогнула непроизвольно – одновременно с губами.

Ещё один их ребёнок ушёл, оставив после себя только фотографии. Даже если официально Ева – пока – просто пропала без вести. Ещё один ребёнок бросил их наедине с тем, что приходится топить в сигаретах, душеспасительной Динкиной болтовне и ужинах, которые изо всех сил притворяются обычными, за которыми вы так стараетесь убедить себя, что жизнь продолжается, что всё идёт, как прежде, – кроме того незначительного факта, что вам никогда уже не собраться за этим столом впятером…

Когда по стеклу пробежала колдовская рябь, стирая тех, от кого Еву отделяла пропасть большая, чем Вселенная, зеркало отразило её жалкое сморщенное лицо.

Рыдания прорвались миг спустя. От воспоминаний плохих и хороших. От мыслей о том, что она неблагодарная тварь. От того, что за сегодняшний вечер Ева испытала слишком много, чтобы теперь это могло не прорваться наружу.

– Эй…

Оклик Снежаны донёсся словно из-за границы миров, будто Евина душа осталась там, на маленькой кухне в бетонной коробке спальной новостройки.

– Они же вроде неплохо держатся… мне показалось. – Чужая рука неуверенно, почти пугливо коснулась её плеча. Белая Ведьма могла похвастаться многими талантами, но мастером утешения точно не была. – Твои родители?

Ева провела по зеркалу тыльной стороной ладони, стирая кровь. Нашарив шпильку у подола юбки – марево в глазах мешало видеть, – вытерла её о тафту: тщетно пытаясь справиться с тем, что всхлипами рвалось из груди и холодом заливало щёки, словно вместо слёз на них таял снег.

Даже в такую минуту думает о безопасности. О вещах, что позволят ей ещё некоторое время не выйти из роли. Узнала бы её вообще Динка: лживую, расчётливую, отвечающую ударом на удар?..

…убийцу…

– Я хочу помочь. Правда, – молвила Снежана, когда Ева всучила ей шпильку. – Подумай о том, чтобы поехать с нами. Обставим всё так, что ты отправилась в Риджию послом. Налаживать деловые связи. Керфианцы поймут…

– Что здесь происходит?

Три слова, прошуршавшие ледяной крошкой на ветру, осушили Евины слёзы лучше любых утешений.

Силуэт Герберта разбивал надвое полосу света из открытых дверей.

– Простите, тир Гербеуэрт. – Быстро вернув в карман ритуальные атрибуты, Белая Ведьма рукавом стёрла мел. – Я показала лиоретте её родных, и она… растрогалась.

– Показали?

– Заклинание, основанное на формуле Дэлира. Усовершенствованное так, чтобы пробивать барьер между мирами.

Тон Снежаны вернулся к нейтральному градусу профессора за кафедрой, под конец дня изнемогшего от бестолковых студентов.

– Это правда?

Ева не видела лица некроманта – слишком било по глазам сияние из коридора за его спиной. Но поняла, что вопрос адресован ей.

Кивнула скорее потому, что сейчас у неё не было сил говорить.

Следующие секунды она наблюдала, как Белая Ведьма уходит, безошибочно угадав момент, когда ей лучше удалиться. Герберт повернул голову, провожая знаменосца дроу долгим взглядом.

Может, и хорошо, что Ева не видела его глаз: сейчас в них наверняка читалось то, что кислотой могло разъесть если не кожу, то душу.

– Что случилось? – когда двери закрылись, Герберт широким шагом переступил через виолончель, лежавшую посреди кратчайшего пути к её владелице. – Что ей нужно от тебя?

На этом месте стоило сказать ему всё. А ещё лучше – чуть раньше. Но Ева просто смотрела на грязное белое пятно, оставленное на камне колдовской звездой.

– Зачем ты ушла? Мирка там осаждают поклонники твоего новоявленного таланта. Страстно желают выразить восхищение.