Opus 2

– Людям свойственно идеализировать тех, чьи творения им нравятся. Но правда в том, что мы зачастую недостойны того, что у нас рождается. – Он толкнул двери на этаж, за которыми вчера Еву ждал его секретарь. – Как родители бывают недостойны своих детей, так и художники могут быть недостойны своих детищ. И разве это делает наших детей хуже? – Пройдя несколько шагов, Кейлус отступил к стене. Театральным жестом предложил Еве подойти к рапире, мерцавшей на полу под миниатюрным прозрачным куполом: видимо, чтобы слуги даже не пытались коснуться её, желая убрать нежданную помеху с прохода. – Дети не могут и не должны быть в ответе за наши проступки. А я… Жаль тебя разочаровывать, но я не герой под маской негодяя. Не благородный мститель, пошедший по тёмной дорожке во имя торжества света. Я просто человек, со своими страстями, прихотями и пороками. Довольно многочисленными, должен признать. И непогрешимым быть не хотел и не хочу. – Витиеватым взмахом кисти убрав волшебный барьер, Кейлус следил, как Ева поднимает клинок. – Принятие собственной грешности обеспечивает изрядную степень пьянящей свободы.

Вцепившись в рукоять, Ева бегло посмотрела туда, где в конце коридора за окном белел блеклый зимний день. Пока светло… Значит, время до возвращения в ножны у Люче есть.

Если разговор с Кейлусом Тибелем продолжится в том же русле, возможно, с её помощью Ева ещё сможет неприятно его удивить.

– Я в это не верю, – сказала она с безнадёжным упрямством.

– Можешь верить, во что тебе угодно. Это, в сущности, не моё дело, – слова прозвучали не резко, скорее безучастно. – Иногда лучше не знать, что за личность кроется за творениями, запавшими тебе в душу. То, что мы слышим, что видим, что читаем – это главное. Не грехи, не мелочные трагедии, не ошибки и нелицеприятная изнанка жизни, которые за этим стояли. Но отделить одно от другого, когда тебе известно и то и то, до неправильного сложно. – Кейлус распахнул двери в гостиную, где дневной свет тускло играл на золотой отделке. Войдя в комнату, застыл в двух шагах от порога. – Так ты подслушивала.

– Спасибо вашему секретарю.

– И тебе понравилось.

Ёрничать или кривить душой после всего сказанного Еве показалось глупым.

– Да. Очень.

– Ты поэтому вчера меня не убила? – Кейлус по-прежнему не смотрел на неё; лишь рука его поднялась, накрыв место, пронзённое огненным лезвием. – А ведь могла. Я оценил.

– Ваша сестра убила одну мою знакомую. Которая казалась мне воплощением красоты. Я не хочу стать такой, как она.

На этом месте она всё-таки удостоилась его взгляда – столь пристального, какого Ева не замечала у него раньше.

– Зайди, – сказал он.

Ева, колеблясь, стояла перед порогом.

– Не бойся, – добавил Кейлус мягко. – Из нас двоих убить другого пока пытался не я.

Я совсем не смерти боюсь, подумала Ева, всё же делая шаг вперёд. Не сейчас.

– На чём ты играешь? – молвил Кейлус, когда она в нерешительности замерла у самых дверей.

Ева хотела поинтересоваться, откуда достопочтенному лиэру вообще известно, что она на чём-то играет. Затем вспомнила: вряд ли музыкальный гипноз могут творить те, кто не имеет отношения к музыке.

– Виолончель, – поколебавшись, сухо отрапортовала она. – Это…

– Сиэлла. Так и думал. – Кейлус махнул в сторону местного аналога рояля, ждавшего хозяина посреди гостиной, и Ева со странной смесью удовлетворения и вины заметила, что раненой рукой её тюремщик двигает немного скованно. – А как дела с клаустуром?

Подозревая, к чему всё идёт, она решительно и честно мотнула головой:

– Не слишком.

– Жаль. Впрочем, в крайнем случае я потерплю. – Приблизившись к инструменту, Кейлус откинул тёмную с золотом крышку, явив взору клавиши: чёрные там, где у рояля белые, белые там, где у рояля чёрные. – Сыграй мне.

– Зачем?

– Ты так много поняла о моей натуре, всего лишь послушав, как и что я играю. Не считаешь, что мне интересно было бы сделать ответные выводы?

– Так я всё же поняла что-то о вашей натуре?

– Это была ирония. А может, и сарказм. И мне в любом случае хотелось бы послушать, как ты играешь, а за неимением в моём доме твоего родного инструмента сойдёт и клаустур. Или твои взаимоотношения с клавишами настолько плохи?

– На это меня не купить. Уж простите.

– Ах, просчёт. Обидно. – Руками он, тем не менее, развёл без особого расстройства. – Тогда, может, просто в знак доброй воли? Мне нечасто выпадает возможность послушать иномирян. Пусть это будет маленьким шагом к нашему взаимопониманию.

– Судя по направлению наших бесед до этого момента, начинаю сомневаться, что мы можем его достичь.

– Слова лгут. И разделяют, пожалуй, успешнее, чем сближают. Музыка всегда честна. В ней посредством звуков сердце говорит с сердцем.

Он произнёс это очень серьёзно. Очень искренне. Но Еву почему-то не оставляло ощущение, что над ней потешаются.

С другой стороны…

Она подошла к широкой банкетке, на которой при желании уселись бы двое. Отложив Люче на расписную крышку, закрывавшую деку, опустилась на бархатное сиденье, чувствуя себя словно на экзамене.