Opus 2

– Вы просто угадали, что сперва я попробую солгать.

– Ты хорошая лгунья, но и я поднакопил за жизнь немалый опыт лжи, и он больше твоего на пару десятков лет. Когда сам учишься врать столь филигранно, чтобы этого не заметил самый проницательный собеседник, начинаешь неплохо видеть обман других. – В том, как Кейлус вскинул руку с чашкой к лицу, сквозило насмешливое поощрение. – Попробуй ещё.

Стало быть, он привык лгать… Естественно, должен был привыкнуть – если он, частенько общаясь с Айрес, собрал под своей крышей столько опальных персон и до сих пор жив.

Один кусочек правды – который он не собирался ей сообщать; один осколок его образа из тех, что предстоит сложить в цельную картину, чтобы найти с ним общий язык… Но слишком крохотный, чтобы довольствоваться лишь такими ответами.

– Я не переношу животных, – сказала Ева, неотрывно глядя ему в глаза – так честно, как только могла.

– Снова ложь. – Кейлус качнул чашкой почти укоризненно. – Впрочем, было бы удивительно, если бы человек вроде тебя смог остаться равнодушным при виде котёнка. В конце концов, тебя же тронул Тим.

В интонации ясно читалось: особой разницы между котёнком и своим секретарём Кейлус Тибель не видит. Разве что котёнок умильный, и только, а к Тиму помимо умильности прилагалось много других качеств – куда более полезных и интересных.

– Я люблю печенье.

– Вот это правда. Но информация недостаточно ценная. Едва ли тебе хочется узнать о моих предпочтениях в еде. Хотя об этом мы можем говорить долго, не спорю.

Ева опустила хмурый взгляд, глядя, как по ту сторону стола отблески огня танцуют в пряжке его туфли: Кейлус сидел, непринуждённо закинув одну ногу в чёрном на другую.

Была не была.

– Я училась музыкальным чарам по той книге, которую вы подарили отцу Уэрта. И была благодарна вам, хотя никогда вас не видела.

Как бы ей ни претило делиться с ним личным, любой обмен должен быть равноценным. И его предпочтения в еде её действительно мало интересовали.

– А. То есть за приступ Тима, выходит, я должен сказать спасибо себе же. Остроумно. – Кейлус хмыкнул. – Полагаю, как только ты узнала обо мне побольше, твоя благодарность порядком поумерилась.

– Я сказала правду, которую вам, думаю, было интересно услышать. Ваш черёд.

Он задумчиво постучал по фарфору коротко остриженным ногтем, выбив ровную звякающую триоль.

– Этот трактат был подарком лиэру Рейолю – к счастью, покойному – в честь рождения Уэрта. Муж моей кузины, видишь ли, ни в грош не ставил ни просто музыку, ни даже дар вроде твоего. Первый год нашего знакомства я наивно надеялся его переубедить, – сказал Кейлус затем. – Я оставил попытки, когда на приёме, что Рейоли устроили в честь пополнения в семействе, я захотел взять новорожденного племянника на руки и мне не позволили этого сделать.

– Почему?

– Полагаю, дорогой Эдрилин, отец Уэрта, боялся, что некоторые мои пристрастия, к коим он относился резко отрицательно, передаются через прикосновение. Вслух этого, естественно, не произнесли. Но я неплохо умею угадывать, как ты могла заметить. С тех пор я неизменно отказывался от приглашений в гости, которые, впрочем, мне посылали не слишком часто. – Благодушие в его голосе звучало страшнее, чем скрежет ногтей по доске. – Твой черёд.

Ещё один кусочек мозаики встал на пустовавшее место.

Многого он, конечно, не объяснял, но кое-что – вполне.

– У меня есть сестра. И брат. Оба музыканты, и я люблю их обоих. Я решила, что хочу заниматься этим, услышав, как играет моя сестра. Ваш черёд.

Кейлус долго смотрел на неё, подушечкой пальца обводя край чашки: видимо, расслышал в голосе подозрительные полутона, но истолковать их ложью не мог.

Это и не было ложью. Люди могут перестать быть, но не в твоей памяти. Люди могут уйти, но ты не перестанешь любить их, пока жив.

– У меня не было ни сестёр, ни братьев, – произнёс он в конце концов, – но в детстве мы с Айрес были большими друзьями. Всё равно что близнецами.

– А что случилось потом?

Кейлус закрыл губы расписным фарфором, точно пряча неосторожный ответ, что Ева могла бы по ним прочесть. Взгляд его был непроницаемым.

– Твой черёд.

Ладно. Для этого время ещё не пришло. Но поворот, на который рано или поздно нужно свернуть, ей показали.

Что-то подсказывало Еве: это именно тот поворот, по которому сквозь туман и непроглядную темень она может всё же выбрести к ответу на загадку по имени «Кейлус Тибель».

– Я подружилась с драконицей, сыграв ей на виолончели.

В этот раз пытливый взгляд, гладивший её лицо, пока Кейлус взвешивал слова на невидимых весах, был ещё дольше.

– И это даже не ложь. – Он вдруг рассмеялся, негромко и коротко. В приятной мелодии, сложенной этим смехом, звучало удивлённое любопытство. – Драконы правда любят музыку так, как гласят предания?

– Правда. И красоту. – Еве вспомнились янтарные глаза Гертруды, и боль, подзабытая за событиями последних дней, снова всколыхнулась внутри. – Они сами – крылатая красота. Для неё весь мир пел, и моя душа тоже.

– Пел, говоришь. – Кейлус сощурился. – Ты о драконе с Шейнских земель? Которого убил Уэрт?

Отвечать на это Ева была не готова.