Opus 2

– Усовершенствовал одну заковыристую формулу. Свёл всё к трём рунам, которые можно вычертить, прежде чем прозвучит непосредственно приказ. Научился читать по губам, чтобы Айрес не заподозрила подвоха. – Разбивший объяснение смешок оставался Еве непонятен, пока Герберт не продолжил: – Бедный Эльен. Он, конечно, любит поболтать, но даже ему в то время пришлось несладко.

О том, что интересовало её больше всего, Ева смогла заговорить, лишь когда коридор привёл их к маленькой полутёмной лестнице, уходящей куда-то наверх. И задала она, пожалуй, не самый актуальный в данный момент вопрос:

– Ты же понял, что всё это… там, в зале… была игра, правда?

Впрочем, актуальность можно считать понятием относительным. И услышать ответ – от него, а не просто сделать выводы из случившегося – Еве было безумно важно.

– Мне приятно, что ты считаешь меня идиотом, но я скорее бы разочаровался в тебе, прояви ты само – убийственную честность. – Герберт не смотрел на неё: опережал на ступеньку, и то, что он не отпускал её руку, успокаивало лучше чего бы то ни было. – Глупость страшнее лицемерия.

– Тогда, выходит, я бы Айрес как раз и обыграла.

– Ты пыталась. К сожалению, шансы изначально были неравны. Таких милых девочек, как ты, Айрес ела на завтрак со своего придворного дебюта.

…одной проблемой на повестке дня меньше.

Об остальных – во всяком случае, обо всех одновременно – Ева предпочитала не думать. Больше шансов не сойти с ума.

– Жаль, твоя сокамерница немного не в той кондиции, чтобы оценить всю романтику момента, когда Миракл до неё доберётся, – донеслось с задворок сознания. – Прекрасный принц явился вызволить её из логова зла…

– Что будет дальше? – собственным голосом заглушив демона, спросила Ева. – Куда мы?

– На крышу. Учитывая, что происходит вокруг тюрьмы, сейчас это единственный безопасный способ выбраться отсюда.

– А почему мы не остались с Мираклом?

– У него свой план действий. У нас – свой. Всё получится, лишь если каждый выполнит собственную задачу. И о нашей задаче «коршунам» лучше не знать. – Остановившись, Герберт выпустил её ладонь, чтобы открыть люк, в который упёрлись закончившиеся ступеньки. Интересно, не так ли Миракл пробрался в здание?.. – Часть правды, полагаю, им уже известна, но чем меньше людей знает всю правду, тем лучше.

На крыше, длинной и плоской, было снежно и светло. После долгого заключения во тьме Ева зажмурилась, до того ударила по глазам яркость белого облачного неба. Откуда-то доносились крики, хлопки и шум, обещавший неприятное зрелище битвы под тюремными стенами; это вконец спутало мысли, и без того кричащие и расталкивающие друг дружку.

– Айрес сдалась не просто так. Я уверена, – пробормотала Ева, забыв, о чём они говорили прежде. Босые ноги стояли на притоптанном у люка снегу, почти не чувствуя холода; отпечатки разномастных ботинок подтверждали теорию о том, каким обходным путём воспользовались Миракл и сотоварищи. – Наверняка у неё в запасе какой-нибудь коварный план.

– Пока на ней блокираторы, особо бояться её не стоит. С этого дня она будет под арестом, за ней установят круглосуточную слежку. Я проверю. – Закрыв люк, Герберт, не торопясь, выпрямился. – Знаешь…

Он не дрожал, стоя в зимней стуже в одной рубашке, но Ева заметила мурашки на его руках.

– Что? – в повисшей паузе спросила она, отчасти затем, чтобы не слушать отзвуки сражения, которого она пока не видела, но в красках представляла.

В том, как Герберт посмотрел на неё, сквозила печаль:

– Всё же актриса из тебя до боли хорошая.

Несмотря на всю неуместность обстановки, несмотря на то что Ева знала, как сейчас выглядит – неумытая, со спутанными волосами, в невзрачной тюремной рубашке, – оправданиям и извинениям она предпочла объятие.

Каким бы он ни был понятливым, услышанное не могло его не ранить. Хотя бы из-за не высказанной ею правды, о которой он не мог не задумываться. Но одна правда – что Ева не была и едва ли станет частью его мира – не отменяла другую.

Правду, что являлась (Ева внезапно поняла это с болезненной ясностью) единственной непреложной истиной, за которую она могла держаться – и не упасть в бездонную кровавую черноту всего, через что ей пришлось и придётся пройти.

– Я люблю тебя, – обхватив его тонкими руками, серьёзно глядя на него снизу вверх, сказала Ева. – Ты же мне веришь?

В наступившей тишине, растворившей отзвуки того страшного, что перемалывало людей за пределами их маленького мирка, ограниченного кружком утоптанного снега под ногами, – на целый миг всё стало далеко и неважно. Всё, кроме слабой улыбки Герберта, разбившей зиму в его глазах, и тёплой ладони, коснувшейся её наверняка чумазой щеки.

– Тебе одной, пожалуй. – Отстранившись, он обнял её за плечи так, точно это её, а не его сейчас жёг беспощадный мороз. – Идём, нужно выбираться отсюда.