Опустошитель

но, конечно, это животрепещет для меня», это так же жизненно

и важно, как — побрить или пусть пушится? Быть в жиле со-

временности — это быть фрактально расширенной, практикую-

щей ментальное мандалини и читать йога-суки, быть химут-

вержденной, но застенчивой, ассоциировать собаку с ананасом,

и чтобы анальный оргазм вызывал ностальгию по временам

лютой пейотозависимости. Она не могла его полюбить, но воз-

буждалась изломанным изгибам ногтей, ей нравятся мужчины,

которые грызут ногти, в этом что-то есть.

«мой любимый цвет», «кошка или собака?», «столешница или куни-

лингус?», «мои сны за последнюю декаду», «разложенный анализ

моих сновидений за последнюю декаду по системе Фрейда и Юнга»,

«уточнение на полях — какая из систем мне ближе и почему?», «какой

я вижу себя через пять лет», «десять», «пятнадцать», «двадцать пять»,

«на свою серебряную свадьбу я хочу…

11

Илья Данишевский

Она говорит: я хочу пить кровь из золотой чашки. Кровь

черная, как ночь. Но золотая чашка. Не какая-либо дешевка. И

в этом не должно быть никакой ассоциации, никакой паралле-

ли с неделями высокой моды и той выставкой, где вместо кар-

тин — корзины с человеческим мясом. На самом деле это

обычное желание — пить чью-то жизнь из дорогой посудины. В

этом не нужно быть оригинальным, кровь в золотой чашке

позволила бы моим формам слиться с содержимым, это бы мне

полностью подошло. Я рождена, чтобы пить кровь из золотой

чашки. Еще мне нравится вращать ключ в замке, я хотела бы

такую дверь, в которой можно крутить до бесконечности, но

только не туда-сюда, а в одну сторону, чтобы не чувствовать

тщетность. Я хотела бы посещать оперу, где кастраты не только

поют, но кастрацию проводят прямо перед моими глазами, а

потом пусть поют. Я не ищу удовольствия, я хотела бы кол-

лекционировать объекты порнографии, но не заниматься ею,

огромная коллекция — все существующие в природе фильмы

на моей полке, книги, доверчивые дилдо, девочки в голубых

платьях и жемчужных сережках, чтобы они прислуживали мне,

да, подносили чашки, золотые чашки с черной, как ночь, кро-

вью, пусть цедят кровь в момент кастрации, прямо на сцене,

пусть ничто не пропадет даром. И он ей тогда сказал — ста-

нешь моей женой, и получишь все это. Прямо все? Да, именно

так, и никаких метафор. Ты согласна? Я согласна. Нет, ты

должна точно знать, о чем говоришь, ты должна быть уверена,

что согласна. Я согласна. Хорошо, и ты разведешься, если я

обману тебя, если девочки в голубых платьях не будут пода-

вать тебе кровь в золотых чашках, если этими руками, в кото-

рых золотые чашки, они лично не надоят кастратов… и ты

будешь крутить ключ в бесконечном замке, ты согласна? Я

согласна, и я хочу начать с Розенберги, видишь – вот она,

похожа на брауни из старых сказок, я хочу, чтобы она совер-

шила счастливое самоубийство, я хочу, чтобы она была одета в

последнюю коллекцию Шанель — от и до — и чтобы она со-

вершила у нас на глазах самоубийство, но без принуждения,

она должна быть счастлива, она должна умереть от эйфории. И

тогда он щелкнул пальцами, как обычно здесь щелкают, чтобы

музыка изменилась, – «Розенберга!»

…задевая крупным бедром столики и разглядывая кокотку с

яркими ресницами, и разглядывая ее странного кавалера (воло-

12

Нежность к мертвым

сы растут даже на шее), официантка спрашивает в чем дело, и

ей объясняют. Она вопросительно смотрит на них, затем кивает

и говорит «понятно, при хорошей зарплате, такое можно… мне,

пожалуй, нужно подсесть к вам и рассказать о себе, чтобы вы

действительно поняли, что я согласна, и раз так, я отодвигаю

стул от стола, я сажусь на этот стул и рассказываю вам свою

историю, я ведь слышала, что важная часть любого драматур-

гического акта — биография, и как только не изгаляются, чтобы

рассказать свою последовательность незнакомцам, но я не буду

изгаляться, а просто возьму и начну рассказывать, а после вы

решите, хотите ли нанять меня в самоубийцы. Но я хочу пре-

дупредить, что я беру дорого, хотя бы потому, что самоубийцам

не нужны деньги. Я родилась и чахла. До того, как стать офи-

цианткой, то есть принять свое содержимое самоубийцы, я

жила дешевой жизнью танцовщицы. Мне хотелось плясать, как

все остальные пляшут, те же самые танцы, те же самые движе-

ния, так же привлекать взгляды мужчин и женщин, отталки-

вать их жадные руки, я хотела танцевать, чтобы наполнить эти

потерявшие-себя-танцы новым содержимым… я почему-то ду-

мала, что никто и никогда не танцевал так, как танцую я, и

никто не вкладывал подобные нюансы и тонкости, но на самом

деле я ошибалась. Как бы хорошо это ни было — меня зацело-

вывали от восторга так, чтобы все лицо раздувалось, как от

аллергии — все существовало до меня, я лишь протягивала эту

старую традицию в настоящее, но на самом деле не делала