Опыт биографии. Невиновные

Фамилия прокурора области была Петухов, районного прокурора — Голубев, бывший следователь милиции — Сорокин, а начальник тюрьмы — Курицын. («Курицын беспокоит, — сказал мне в телефонную трубку в один из приездов в Калининград прокуренный бас. — Можете зайти в контору и отдать передачу». Чем-то их все-таки беспокоила моя настойчивость: почему-то я все время приезжал и ходил по кабинетам областных начальников… Был еще некто Воробьев… «Представляешь, что будет, когда Катц попадет в этот птичник…» — написал я Зое, проводив нашего адвоката в прокуратуру.

Мудрое понимание профессионализма, легко считающего на много ходов вперед, огромный опыт борьбы со злом и несправедливостью вселяли надежду, я впервые за это время передохнул, оказался способным улыбнуться, представив себе здешний птичник, в котором будет гулять наш Катц. Одно дело, когда ложишься под танк умирать, а другое, когда ползешь на него со связкой гранат в руке.

Мы поняли это, а потому в оставшиеся перед судом месяцы пытались одну за другой добавлять к нашей связке. Помню бесконечные телефонные звонки, долгие разговоры, неудачи и радость, когда еще один человек включался и мы сразу становились сильнее тем, что нас было больше и что самим фактом участия нового человека подтверждались наша правота и право. Ощущение беспомощности перед глухой, вязкой стеной постепенно сменилось пониманием необходимости борьбы, в которой должен быть продуман каждый шаг, а потому очередная конкретная неудача не обескураживала, а только подстегивала нас.

Неудачи тем не менее продолжались, но они только подтверждали характерность дела, общую природу мундира — был ли он надет в Калининграде на растлителя Сорокина или в Москве на облеченных республиканской властью сановных прокуроров.

Помню не оставлявший никаких надежд телефонный разговор с прокуратурой на Кузнецком — из Эстонии, с острова Сааремаа. Мы поехали в командировку, вырвавшись на неделю, чтоб отдышаться. Нас возил по острову наш товарищ, там родившийся, знавший каждый камень; помню маленький лесной поселок среди пахнущих смолой горячих от солнца сосен, бревенчатое здание почты возле заросшего травой кладбища прокаженных Выйдумяэ. Мы долго ждали разговора, и такая тишина стояла вокруг, таким высоким было по-северному блеклое небо, что казалось невозможным представить чью-то злую волю далеко на Кузнецком Мосту.

Телефонный разговор был назначен именно на этот день, я предупредил, что позвоню из Эстонии.

Наконец дали разговор, в трубке возникла Москва, мне показалось, я услышал шум узкой горбатой улицы, бегущей вниз от Лубянки, почувствовал затхлость темных комнат прокуратуры… Холодный безразличный голос начальника следственного отдела: «Да, мы проверили… У нас нет никаких претензий к ведению следствия… Да, обстоятельства дела полностью подтверждают вывод областной прокуратуры… Да, она безусловно виновна в предъявленных ей обвинениях… Да, мы уже отправили дело обратно…»

Трубка смолкла, тупо щелкнув, я еще долго держал ее в руке и все еще продолжал слышать шум родного города… Я опомнился на пустынным заваленном валунами берегу — это был Питканина (Утиный Нос), когда-то самый оживленный берег Сааремаа: лодки, рыбачьи суда, сети, трепыханье флагов, запах рыбы и крики чаек. Теперь мертвая тишина, нагретые солнцем камни — мертвый берег, пустырь. Имел ли начальник следственного отдела прокуратуры республики какое-нибудь отношение к решению о запрещении рыбакам Сааремаа выходить в море? А к тому, что в сороковом году отсюда, из района с наиболее сочувственно относящимся к русским населением, было вывезено в Сибирь (во всяком случае, в процентном отношении) самое большое в Эстонии число людей? А к тому, как нас встретил на сааремааском берегу пограничник — розовощекий русский паренек: посмотрел документы, швырнул их сидевшему за рулем народному писателю: «Открой багажник!» Мы стояли в десяти километрах от указателя «Место рождения народного писателя… 2,5 километра до Кууснамме». Пожилой народный писатель продолжал сидеть за рулем, а мальчишка с винтовкой холодно-равнодушно смотрел на него. Наконец наш водитель тяжело выбрался из машины, открыл багажник, потом рванул машину с места и до вечера не открыл рта.

У начальника следственного отдела республиканской прокуратуры были свои дела и своя за них ответственность. Хватит с него следователя Сорокина или прокуроров Голубева с Петуховым. Но я видел один и тот же почерк и понимал невысокую цену интеллигентским московским разговорам о раздражающей враждебной сдержанности эстонцев к бегающим по таллиннским магазинам моим землякам.