Опыт биографии. Невиновные

Однажды мне пришлось поехать в Армению от московского журнала по уголовному делу: пришло письмо от молодого парня, просидевшего год под следствием, а потом оправданного Верховным судом республики. Но все равно жизни ему не было, на работу не брали и проч. Я воспользовался случаем, впервые приведшим меня в эту прекрасную страну, поехал в деревню, к родителям моего героя, смотрел на каменную, застывшую армянскую степь, разговаривал со стариками и пил самогон, а потом в Ереване ходил из кабинета в кабинет — от министра охраны порядка до соответствующих отделов в тамошнем ЦК. Меня и тогда поразило все то же «домашнее» — отеческое отношение к правосудию: «Ну что они в игрушки играют, прямо как дети! — сказал мне весьма ответственный чиновник в ЦК. — Мы сказали им (Верховному суду), как следует решить дело, а они его взяли и оправдали! Мало того, еще вынесли частное определение о привлечении к уголовной ответственности работников милиции, а потом утвердили всю эту дичь на своем пленуме…» (Еще бы не вынести частное определение, если парень по вине откровенных преступников в мундирах, находящихся в кумовстве с министром и с кем-то из самых крупных чиновников в Ереване, просидел год в тюрьме — полгода в одиночке, — а Верховный суд признал его невиновным! «Я бы арестовал их прямо в зале суда, — сказал мне верховный судья, — но все они оказались депутатами советов!») Меня потрясло отношение к суду — как к некой отжившей традиции, ненужному спектаклю. «Ну что они, дети, что ли!» Это о своем Верховном суде, а процесс, о котором идет речь, длился в Ереване целый месяц, открыто, в набитом битком зале, десятки свидетелей и т. п. Зачем, если предварительно они всё решили в своем кабинете! (Парню я тогда помог, напечатал статью, и его дела как-то устроились, но Верховный суд в полном составе был переизбран, и один из замов председателя суда звонил мне в отчаянии из Еревана: «Вы должны помочь, в вашей статье названы шесть членов ЦК, это их рук дело…» Но чем я мог помочь, если партийные органы в Армении считали «охрану» законов своей республики собственным домашним делом?!)

О том же самом думал я и на встрече с судьей Мироновым, председательствовавшим на процессе Гинзбурга. Встречу организовал Союз писателей, специально для тех, кто был «введен в заблуждение» и подписал письма с протестами и недоумениями: «Вы просили, чтоб вам было что-то разъяснено, — пожалуйста».

В отличие от встречи со Смирновым это мероприятие проводилось в малом зале, пускали на сей раз строго по списку — только тех, кто подписывал письма с протестами, а также секретарей СП и членов партийного бюро.

Это было очень любопытно. Большой стол, накрытый зеленым сукном, разделил присутствующих на две части: по одну сторону начальство, по другую — проштрафившиеся, «введенные в заблуждение»; во главе стола судья Миронов и оргсекретарь СП, бывший генерал ГБ.

Я слушал нелепую и пустую речь судьи, кокетливую и самодовольную, и действительно смешным казалось наше горение все эти месяцы, начиная с того дня, когда стало общеизвестно, что произошло на этом так называемом открытом процессе, на который не пустили в первый день даже старуху мать Гинзбурга, а зал был набит сучившей ногами «общественностью». Потом появление в самиздате речи защитника Гинзбурга — Б. А. Золотухина (записанная кем-то по памяти, неполная, но дающая в руки материал живого дела — уже не эмоции, не экзальтация, не абстрактное добро против абстрактного зла: стройная гражданская позиция, противопоставившая беззаконию и произволу — право и справедливость) — начало подлинного общественного интереса; а дальше возникновение наших пламенных писем, апелляция к истинному правосудию, защита советского закона от его исказителей, осуждение отвратительной кампании в газетах и т. д. и т. п. — требование справедливости и правосудия от тех, кто его принципиально попирал!