Опыт биографии. Невиновные

— В состоянии изначального равновесия могли повлиять любые вещи. Как построена фраза адвоката, как он себя ведет, в каком он пиджаке. Это то же самое, как вы приходите в новое общество, в новую компанию и оцениваете человека, которого вы впервые увидели. Обычно оценка производится по совокупности факторов. Влияет все, даже самые мелочи.

— То есть вы хотите сказать, что, придя в суд, были абсолютно беспристрастны? — я осмелела и стала задавать вопросы, которые меня действительно интересовали. Мне надоело прикидываться социологом, выясняющим особенности восприятия российского суда присяжных.

— Был ли я беспристрастен? — повторил Валерий Иосифович.

Ему вдруг показалось, что девочка-социолог нажала на болезненную точку. Так бывает на приеме у врача-иглотерапевта, когда тот нащупывает необходимые для лечения точки на теле пациента.

— Кажется, такого вопроса нет в вашем опроснике, — уточнил Механик. — Пожалуй, я не буду на него отвечать. А вот следующий вопрос касается моего отношения к работе адвокатов. Об этом мне как раз есть что сказать. И давайте не будем выходить за рамки заявленных ранее вопросов, иначе мы можем далеко зайти. А мне бы этого не хотелось, — предупредил он. — Я ведь давал подписку о неразглашении. Кроме того, как один из двенадцати судей я связан тайной совещательной комнаты.

Я подчинилась.

— Как вы оцениваете работу команды адвокатов?

— Адвокаты, по-моему, поняли, что им нужно работать на нас, как на зрителей. Они пытались это делать, но не всегда умело. То есть как актер каждый из них вроде бы был неплохим. Но общей режиссуры не было. Мне кажется, бородатый адвокат, похожий на моряка, который был у них за главного, переигрывал. Поначалу это было даже любопытно, занятно, а потом стало утомлять. По-моему, в конце концов он сильно навредил своему подзащитному.

Я поняла, что Механик имеет в виду Бориса Емельянова — одного из самых сильных и профессиональных российских адвокатов. Странно было слышать, что он мог навредить своему подзащитному.

— Это ваше личное мнение или другие присяжные говорили о том, что этот адвокат их раздражает?

— Я находился среди четырнадцати человек — двенадцати основных присяжных и двух запасных. И я чувствовал, как люди реагируют. Я догадывался о том, чего добивается этот адвокат, но не все его понимали, и некоторых присяжных он раздражал. Вот, например, он начинал кипятиться по поводу того, что ему отказывали в зачитывании какого-нибудь документа. Выяснение этих формальностей затягивало процесс на полчаса. Нас удаляли из зала в совещательную комнату. У присяжных накапливался отрицательный потенциал против адвоката. И у меня в конце концов тоже возник против него протест, хотя я держался дольше других.

«Интересная логика! Он вынес обвинительный вердикт, а теперь хочет убедить меня, что это произошло отчасти по вине одного из адвокатов. Вот хитрец!»

Мне ужасно хотелось уличить Механика в неискренности, но я поняла, что этот воспитанный и интеллигентный профессор, который, кстати, почему-то не предложил мне даже чашку чая, способен вежливо и элегантно выставить меня за дверь. Я все же решила довести интервью до конца, хотя с трудом сдерживалась, чтобы не крикнуть собеседнику: «Хватит политеса, расскажите, как все было на самом деле!»

— Правильно ли я вас поняла, что свое отношение к адвокату вы перенесли на подсудимого?

Валерий Иосифович как будто бы прочитал мои мысли. Он извинился и предложил пойти на кухню, чтобы, как он выразился, «пропустить стаканчик чая».

Чай оказался свежезаваренным, с любимым мной бергамотом.

— Вы спросили о связи адвокат — подзащитный. Я думал об этом: ведь подсудимый не виноват, если его адвокат что-то делает не так. Но адвокат защищает подсудимого, и он как бы неминуемо идентифицируется со своим клиентом. Если тебя раздражает адвокат, ты начинаешь хуже относиться к обвиняемому.

Тут, окончательно забыв о том, что я — социолог и не могу знать подробностей данного судебного разбирательства, я не выдержала:

— Но ведь в этом процессе было несколько адвокатов…

Механик улыбнулся.

— Давайте лучше переключимся на прокуроров, — предложил он. — Ведь вас интересовало мое отношение и к ним. Они суше, лаконичнее. Но за ними, конечно, чувствуется мощь государства. И тут ничего не поделаешь, хоть и говорят: «равенство сторон, состязательный процесс»… Состязание состязанием, но у одного за спиной — государство с его властными структурами и неограниченными ресурсами, а у другого — только слова. Может быть, такая ситуация существует во всем мире. Только здесь, в процессе, не было никакого равенства.

— Как правило, у людей всегда бывают какие-то претензии к власти. И поэтому многие все-таки не очень-то ей доверяют, — я попробовала перевести разговор в более конкретную плоскость.

Механик предложил мне еще чаю и задумчиво произнес:

— Это как сказать. В нашем случае попались люди, которые не имели никаких счетов к власти.

— Золотые слова! — я еле сдержалась, чтобы не закричать. — Вы имеете в виду, что все присяжные были государственниками по духу?