Опыт борьбы с удушьем

Он достал из папки пачку документов и передал Севе. Сева взял бумаги и принялся их внимательно изучать. Те самые договоры, которые всего лишь десять дней назад он привез в Тбилиси из Узбекистана. Грузины, когда такие заказы увидели, бумагу целовали и плакали: «Расцветай под солнцем милая моя… Ой, Саба прилетел! Праздник! Накрывай на стол! Гулять будем! Пить будем! Что ты пить будешь, Саба, дорогой?» – «Чачу пить буду», – смеялся Сева в ответ.

Этих бумаг у него с собой в портфеле, разумеется, не было. «Значит, они уже успели поговорить с художниками и изъять документы. Быстро работают», – подумал Сева.

Мысль его работала с лихорадочной скоростью: на документах нигде не стояло его подписи, расписывались и ставили печать только заказчики. Таким образом, доказать, что он имеет отношение к этим договорам нельзя. С другой стороны, что им еще известно, с кем они говорили?

– Мы же не будем такими глупостями заниматься, выяснять, знаете ли вы, что это? Мы же отнесем это сейчас в лабораторию. Там будут ваши отпечатки пальцев. Что, мы сейчас должны брать у вас отпечатки? – словно читая его мысли, сказал Автандил.

– Ладно, не нужно. Признаю. Я держал в руках эти бумаги.

– Вот и хорошо, – кивнул Автандил. – Вы не расстраивайтесь. Мы бы ведь все равно доказали, что это ваши документы. Даже если бы там не было ваших отпечатков. Ведь видно, где и кем они выписаны, мы бы туда слетали и все равно привязали их к вам. Ну и что вот это, например, за бумажка?

– Не помню точно, какая-то бумага, судя по почерку, моя. А, здесь число, да, теперь, кажется, вспоминаю. Значит, Реваз приезжал в Москву, моя жена его устраивала на операцию, она работала в институте сердечно-сосудистой хирургии и у нее были там связи. У Реваза больное сердце, работать не может совсем, а у него семья – дочь, сын, мать-старуха на нем, сестра. Как ему их прокормить, когда он совсем больной? А у меня был какой-то узбек знакомый, не помню фамилию совсем, они для меня все на одно лицо…

– Да вот здесь фамилия как раз указана.

– Ну, указана… Она мне ничего не говорит, ничего не помню. Если вы мне его покажете, то, может быть, укажу на него, но по фамилии не помню.

– Ну и дальше что?

– Так вот, этот узбек мне сказал, что ему надо оформить детский сад. Или что там написано? Вот что написано в бумаге – то и оформить. Я в этом все равно ничего не понимаю… Но я знаю, что у меня товарищ сидит безработный, я ему привез договор. Отдал, чтобы он заработал деньги.

– И он вам никаких денег за это не давал?

– Нет. Хотя, может быть, и дал. Он заработал что-то – так что, может быть, он мне в качестве подарка что-то и дал. Но я не помню.

– Значит, вы ничего не помните. Что-то у вас с памятью для профессионального игрока, который сто тысяч выигрывает за неделю в Сочи, не очень хорошо.

– А вы у него спросите – пусть он скажет. Я не помню.

– Да мы уже спросили. Все в порядке. Он говорит, что дал вам деньги.

– Да? Ну, значит, дал. Если он так помнит.

– Товарищ Гоголадзе говорит, что дал вам десять процентов от суммы, указанной в договоре.

– Я с ним спорить не буду. – Сева как мог лавировал между точными и четкими выпадами следователя. – Он говорит, что десять процентов, хотя никто не считал никакие проценты. Здесь сколько написано – семьдесят тысяч? Значит, десять процентов – это семь тысяч? По-моему, он мне дал рублей восемьсот-девятьсот, не больше.

– Так и запишем, Реваз Гоголадзе заплатил вам девятьсот рублей. Но вот что интересно, товарищ Гоголадзе как раз сейчас находится в соседней комнате и утверждает, что заплатил вам именно семь тысяч. Хотите, я его приведу сюда, и вы вместе все-таки постараетесь вспомнить, о какой точно сумме идет речь?

– Раз он утверждает, что дал семь тысяч, то, может быть, так и есть. Я не помню, но оспаривать не буду.

Постепенно, один за одним, Автандил выложил перед ним кипу документов за все годы. И Сева понял, что к этому времени на него успели настучать все грузинские художники, включая Реваза.

Спать Севе не давали. Следователи, сменяя друг друга, продолжали нудный допрос. Его кормили, водили в туалет, угощали крепчайшим кофе и сигаретами. Заканчивался третий день со дня ареста. Сева считал время: их взяли в четыре – через трое суток в четыре должны отпустить или предъявить обвинение.

– У меня часов нет, вы забрали, но мне кажется, что часа два-три осталось? Отпускать же надо. Я пока не вижу состава преступления. Какое-то обвинение нужно…

– Мы все знаем, не волнуйтесь. Но вы молодцом, считаете, – ответил Автандил.

– Конечно, а что же не считать? Считаю, конечно. Жду трое суток, а потом встаю и ухожу.

– Молодец, молодец. Не встанете, конечно. Но считаете правильно. Приятно с вами разговаривать, приятно. Мне нравится. Давайте-ка, пройдем ко мне в кабинет.

Следователь привел Севу в свой кабинет. Несмотря на солнечный день за окном, шторы на окне были плотно задернуты, и комнату освещал торшер в углу и лампа на письменном столе. Автандил достал из сейфа бутылку французского коньяка.

– «Хеннесси VSOP». Ты же эту марку предпочитаешь?