Опыт конкретной философии

дело, которому посвящают себя. Это я принадлежу,., взятое в его энергии, с максимумом серьезности и внутренней сплоченности, оз­начает осознание принятого решения примкнуть к делу, которое мо­жет потерпеть фиаско и которому отдаются всецело, вместо того чтобы держаться в тени, на запасных ролях, оставаясь в позиции выжидания. И если это обстоит так, то нужно сказать, что явление я принадлежу... деградирует в той мере, в какой реальность, которой оно подчиняется, консолидируется, упрочняется и тем самым стано­вится подобной машине, шестеренкой которой я являюсь. В качестве иллюстрации я бы напомнил здесь об одной любопытной советской пьесе под названием «Ржавчина», в которой это явление представле­но очень ярко.

В рамках языка Бергсона феномен я принадлежу.., рассматрива­емый в замкнутом мире, можно противопоставить тому же феноме­ну в мире открытом и показать, что только второй случай имеет свое позитивное оправдание. Это позволяет, я полагаю, содействовать ре­шению тех трудных и неясных проблем, которые ставит притязание «я», заявляющее требование «принадлежать самому себе». Чем боль­ше я отождествляю себя с некоторой определенной системой конк­ретного интереса, тем более эта формула обнаруживает свою пусто­ту и даже порочность, сводясь, по сути дела, к протесту против тревожащих мой покой вторжений. В другом случае «я» утверждает себя как творческая сила, как свобода или, что то же самое, как мыс­лящее существо. По сути дела, я могу сказать «я себе принадлежу» лишь в той мере, в какой я творю, созидаю самого себя, то есть, при­знаем это, когда, говоря метафизически, я себе не принадлежу.

Это можно выразить еще и в зависимости от различения между «быть» и «иметь», что я уже подчеркивал много раз. Как бы ни было парадоксально это утверждение, но я прежде всего принадлежу тому, что я имею. Однако вся направленность духовной эволюции состоит в том, чтобы я осознал противоположную принадлежность: принад­лежность тому, что я есть, то есть онтологическую принадлежность. Но я мог бы сказать: творческую принадлежность, причем оба этих выражения, на мой взгляд, имеют одно и то же значение. Второе вы­ражение имеет лишь то преимущество, что оно развеивает ту атмос­феру тяжести или внутренней скованности, которая, на первый взгляд, обременяет понятие принадлежности, рискуя пробудить представле­ние о рабской зависимости. И чем больше над этим размышляют, тем сильнее убеждаются, как я считаю, в том, что переход от при­нуждения к свободе совершается внутри отношения принадлежнос­ти. Здесь открывается большой простор для размышления. Как в дей­ствительности оценить современное и анархическое представление о свободе, коренящееся именно в том, чтобы не принадлежать ниче­му и никому? Анализ показывает: то, что принимается здесь за пол­ноту, является в конце концов не чем иным, как небытием. Но следо­вало бы рассмотреть более тщательно ту историческую связь, в силу

78

которой этот анархический индивидуализм и социализм, на первый взгляд противостоящий ему по всем позициям, не только сложились и развились одновременно, но порой и внедрялись друг в друга, как если бы в силу ясно различимой диалектики лишенное содержания единство «я», не принадлежащего никому, чтобы себя наполнить или поглотить, создавало фальшивую полноту социальности, превращен­ной в идола.

Обращаясь к другому уровню анализа, я бы хотел отметить стран­ное, не логического, а феноменологического порядка несоответствие, существующее между утверждением я принадлежу тебе и его реп­ликой, или противоутверждением ты принадлежишь мне. Последнее утверждение несет с собой претензию, а первое — ангажированность, добровольное обязательство. Трактуя одно и другое как констатацию, упускают нечто существенное, хотя в конце концов оба утверждения могут быть к ней сведены. Но основной философский вопрос, вста­ющий здесь, состоит в том, чтобы узнать, в каком смысле проблема достоверности или законности может быть поставлена как по отно­шению к этому обязательству, так и в связи с этой претензией. И на второй проблеме я бы хотел сосредоточить свое внимание.

Предположим, что имеется такая точка зрения, исходя из которой можно будет решить достоверным образом, является ли эта претен­зия относительно «ты» законной. Какова же эта точка зрения? Здесь должны быть рассмотрены три позиции:

a) точка зрения утверждающего субъекта;

b) точка зрения «ты»;

c) точка зрения третьего лица, выступающего арбитром.

a) Первая точка зрения, это непосредственно ясно, в любом слу­чае не может быть всеобщим образом принята. Ведь субъект такого утверждения в этом случае был бы и заинтересованной стороной, и судьей одновременно. Это означало бы: именно я уполномочен ре­шать, является ли моя претензия относительно тебя обоснованной. Размышление показывает, что чем в большей степени это «ты» мыс­лится в качестве внешнего по отношению к субъекту, тем больше эта новая претензия, на этот раз относящаяся уже к самому суждению, должна рассматриваться как неприемлемая. В самом деле, она озна­чала бы радикальный деспотизм.