Опыт конкретной философии

Поразмыслим, в частности/над тем, что может означать выра­жение «вера в науку». Я признаю, что нужно потрудиться, чтобы проникнуть в его суть. Это слово — наука — несет на себе отпеча­ток пугающей двойственности. Обозначает ли она определенную систему истин? Если это так, то нет никакого смысла говорить о вере в науку. Применение слова «вера» в отношении принятия ра­зумом доказанной истины можно расценивать только как злоупот­ребление языком. В действительности же те, кто верят в науку, ве­рят в действие, осуществляемое людьми, овладевшими научными знаниями. Принято считать, что умы, всецело проникнутые науч­ной истиной, жаждут передать ее другим, которые в свою очередь проникаются ею. Если мы не хотим прийти к диктатуре ученых, как, например, представлял ее себе Ренан*, то необходимо обра­титься к идее воспитывающей Науки, то есть наделенной чудесной властью очищать тех, кого она просвещает. Но я очень боюсь, что эта идея не сможет дать в свою поддержку никакого серьезного эм­пирического или рационального оправдания. Если ученый оказы­вает воздействие своей личностью (это, впрочем, является плеоназ­мом), то чем будет действие, которое не несет отпечатка личности? Ведь ученый оказывает воздействие не тем, что распространяет ис­тину, а бескорыстием и беспристрастностью, которые его воодушев­ляют, или, другими словами, тем, что сама его жизнь оказывается примером. Мы совершаем произвольный перенос понятий, если ду­маем, что истины, открытые смелым и терпеливым ученым, со­храняют сами по себе следы этих достоинств, что последние в них внедрены. Это совсем не так. Какой бы ни была истина, если ее рассматривать независимо от того, кто ее раскрывает, она являет­ся морально нейтральной, морально инертной. И это остается тем более верным, чем более позитивный характер представляет эта истина, то есть чем более радикально независимой она предстает перед нами от тех ценностей, признание и утверждение которых есть дело ума.

Если, таким образом, сделать попытку — что было бы крайне важным — проанализировать то, что может представлять эта «вера в науку», которую провозглашают наши рационалисты в Сорбонне, то можно будет усмотреть в ней самые разнородные элементы.

109

В самой глубине ее смогли бы, вероятно, обнаружить в состоянии следов, неразличимых пережитков то, что в другие времена было вос­приятием самих атрибутов Бытия в их взаимной связи, так как оно есть та сфера, где трансценденталии сходятся, где Истина не отделена ни от Блага, ни от Красоты. Но эта сфера ни в одном пункте не совпа­дает с областью позитивной науки. Она, нужно признать, что-то вроде какой-то духовной Атлантиды — материка, ушедшего под воду.

Но если мы желаем определить психологические механизмы, делающие не только возможной, но и действенной эту «веру в на­уку», то нам следует обратиться к мнению, и только к нему. Суть мнения, как мы видели, можно представить как кажимость, стремя­щуюся превратиться в претензию через приостановку размышления. Именно подобное превращение и происходит, полагаю, в данном слу­чае. «Веру в науку» можно объяснить только феноменом престижа, я сказал бы, престижа экстраполированного. И здесь уместно было бы привести соображения и факты, заимствованные из конкретной ис­тории идей. Я не считаю, что можно отделить этот престиж вообра­жаемой — непонятой — науки, ее престиж как освобождающего на­чала от соотносительного с ним представления о религии как начале духовного порабощения. Я думаю, что не ошибусь, если скажу: чем слабее будет антиклерикализм, тем меньше будут склонны рассмат­ривать науку как силу, несущую освобождение, подобное тому, кото­рое дал человеку Прометей.

На этом я кончаю свои размышления, так как в мое намерение не входило продолжить их, сосредоточившись собственно на Вере. Я прошу их считать, как на то было указано в начале, необходимым введением к акту рефлексии, который позволил бы нам в глубинах наших собственных верований отличить то, что является нетленной ценностью Веры, от того, что мы должны расценивать как бесполез­ное нагромождение отходов, как тот мертвый груз, который мнение бросает на бесконечно чувствительные весы духовных операций.

1937

I

ТРАНСЦЕНДЕНТНОЕ КАК МЕТАПРОБЛЕМАТИЧЕСКОЕ1

Я могу в любой момент посмотреть со стороны на свою жизнь и представить ее как последовательность жеребьевок. Какое-то число этих жеребьевок уже состоялось. Я констатирую, что такие-то номера мне уже достались. Это позволяет мне говорить об удачах и неудачах. Другим номерам еще только предстоит быть разыгранными. Впрочем, я не имею никакого представления о том, до какого времени будет про­должаться эта лотерея. Завершу ли я труд, над которым работаю? По­еду ли на следующий год в Грецию? Буду ли присутствовать на свадь­бе своего сына? Все это проблематично. Ведь с того самого момента, как я стал участником лотереи (а это началось со дня моего зачатия), я стал обладателем билета, на котором начертан смертный приговор, но место, дата и способ приведения его в исполнение неизвестны.