Опыт моей жизни. Книга 2. Любовь в Нью-Йорке

– Все, что показывают здесь в кинотеатрах, по телевизору. Все, что пользуется здесь большой популярностью. Все эти боевики, супермены, пошлые комедии, триллеры… Для американца – это супер, да? А для русских – это пошлятина.

– Да. А почему вы так уверены, что ваши мерки объективные, а наши – нет? Кто установил реальную объективную ценность?

– Пауза. Действительно…

– Если миллионы людей наслаждаются тем, что вы называете «низкопробной пошлятиной», возможно, что эти люди и есть индикатор объективной ценности того или другого фильма, а ошибаетесь – вы?

– Возможно, наши мерки и не объективны… Возможно, американцы правы… – говорю я, едва оправившись от ее удара. – Но я уже сформировалась в той системе ценностей. Я уже никогда не смогу измениться и адаптироваться в американской среде. Значит, я навеки останусь здесь белой вороной?!!!..

– У вас есть выбор. Вы – или адаптируетесь, или останетесь белой вороной. Не ждете ведь вы, что вся страна эта – адаптируется под вас?

– Нет, конечно… Но выбора у меня нет. Адаптироваться под эту бездуховность – это хуже чем умереть. Лучше я погибну совсем, чем стану такой, как американцы.

Американка смотрела на меня, качая головой, и я вдруг осознала, каково ей видеть столько презрения во мне к ее стране и к ее народу. Наверно, в глубине души она возненавидела меня. А разве можно помочь человеку, которого ненавидишь?..

* * *

Где-то у родителей есть медицинский справочник. Перелом ключицы – заживает за… такой-то срок. Перелом ноги или руки – за… такой-то. При переломах позвоночника человек становится калекой на всю жизнь. От этого не выздоравливают. Вывихи – это, должно быть, другая категория, отличающаяся от переломов. Где найти справочник, в котором написано, за какой срок заживает вывих души при эмиграции в другую страну? Или это перелом души? И есть ли от этой болезни вообще излеченье?!

Шесть лет прошли как один день. Шесть лет жизни – коту под хвост. Шесть самых лучших, молодых, важных лет. Мои одноклассники уже закончили институты. В этом году закончат институт даже те, кто не поступил с первой и со второй попытки, а лишь с третьей. Ведь такое расстояние, можно уже и не догнать.

* * *

Я блуждаю по запутанным коридорам гигантского лабиринта. Я уже полностью сбилась с пути, в полном отчаянье бегаю из коридора в коридор, запутываясь от этой беготни еще больше, и уже понимаю, наверное, мне не выбраться.

* * *

Вчера мне снилось, дедушка копает землю в саду. Он обижен, зол, надут. Я не знаю, как объяснить ему, что я ничего не могла сделать. Для его болезни просто не было излеченья. Приходила бы я к нему в госпиталь каждый день – это бы ничего не изменило. Я не приходила не потому, что не любила: пока он был жив, я не понимала, что каждый день надо ценить, каждый час. Я просто не понимала!

Он копает с ожесточением и вместе с тем с гордой покорностью судьбе и своему уделу. Нет конца-края черной, свежевспаханной, мокрой весенней земле. Он копает, копает… Злится, злится…

Я не могу видеть более эти его внутренние мучения. Я вижу, с каким ожесточением он копает, как кипятится, как бесится сам в себе. Превратившись в бесконечность из ласки, я подхожу к нему, обнимаю его с жаром, целую, я просто душу его в поцелуях, уверяю его, что очень сильно люблю его… Верит он мне или не верит, а я очень сильно люблю его. Не знаю, как растопить его злобу, как убедить его в своей любви… Я не приходила в госпиталь не потому, что его не любила… Я просто не понимала!.. Плачу навзрыд от нежности, которая меня переполняет. Просыпаюсь: дедушка!.. Любимый мой, дедушка!..

* * *

Счетчик зловеще тикает. Цифра на счетчике неправдоподобно растет. Этот лабиринт не просто нужно одолеть.

Есть еще лимиты во времени.

* * *

Включила радио. Дикие вопли наполнили комнату. Волосы встали на голове, как проволока. Выключила.

Поставила русскую музыку. Искривленный, трещащий от напряжения мир выровнялся, и все выпрыгнувшее в нем из своих мест стало на место. Неестественно, уродливо искривленная моя жизнь, как в сказке, выровнялась и тоже стала на место.

Эти удивительные эффекты не сохраняются, к сожаленью. Через десять-пятнадцать минут после того, как музыку выключить, ее волшебство отходит и все опять возвращается на место. Искривленный мир трещит от напряжения. Вывихнутая жизнь моя снова обретает уродливые очертания.

* * *

Анна Франк тоже была очень молоденькой. Наверно, ей тоже очень хотелось любви. Не меньше чем мне. А ее убили. Так она и не вкусила ни одного поцелуя. Умер человек, так и не испытал счастья любви. Ты ведь остаешься жить. Значит, Любовь хоть когда-нибудь, да будет.

Если бы мне дали выбор – пережить Большую Любовь, такую, о какой я мечтаю, а потом сразу умереть после этого, или жить, но так, как я живу сейчас, я бы выбрала умереть, испытав эту долгожданную, так остро необходимую мне Любовь.

Не имело бы уже значения, в Америке я живу или в Союзе, в тюрьме я или на каторге… я как лесковская Катерина Львовна: мне подавайте любимого, а с ним мне и каторжный путь цветами зацветет.

* * *