Опыт моей жизни. Книга 2. Любовь в Нью-Йорке

Вобрав в себя пустоту того места, где еще несколько минут назад стояла его машина, я полетела вперед по улице. Светило солнце. В воздухе было легко, как в сновидениях! При виде пустого паркинга я снова отчетливо увидела его спокойную, равнодушную голову, склоненную над своей скульптурой, и еще раз окончательно поняла, что надежды нет, что все кончено. По залитой солнцем дороге неслись с деловитой скоростью нескончаемые автомобили: в одну и в другую сторону, мимо друг друга. Солнце, чудесный воздух, наводящая ужас каша моего отмучившегося тела, разорванная одежда, вываленные кишки, мухи, Гарик, пробирающийся через неправдоподобно освещенную солнцем толпу… плачущая, безутешная мама… мама… мама…

Вдруг, я повернулась и с еще большей скоростью побежала назад в дом, не доверяя себе, желая спрятаться поскорей от ужасного импульса.

У входа в подъезд кто-то остановил меня, преградив мне дорогу.

Я подняла глаза и увидела двух полицейских.[101]

Они что-то спросили меня; наверное, о том, не я ли вызывала «скорую помощь». Я сказала, что я.

– Проведите нас в свою квартиру, – хозяйски официальным тоном сказал один из них.

На шестом этаже я увидела, что двери своей квартиры я оставила незапертыми, а ключи оставила внутри.

Я смутно чувствовала, что не представляю сейчас привлекательного зрелища. Я была отвратительна сама себе, пьяная, как свинья, злая, как осенняя муха.

Полицейский о чем-то спросил меня: по-видимому, он хотел заставить меня говорить. Я сказала, что у меня нет сил о чем-либо говорить и что, если они не желают оказывать мне помощь, они могут идти.

– Ах, так! – сказал полицейский и встал. И они оба вышли, хлопнув дверью.

В первую минуту я было не поверила, что они ушли. Как-никак, это были официальные работники «скорой помощи».

Я постояла с минуту, прежде чем осознала, что они действительно ушли. Затем… я уже знала, что делать. Медленно, спокойно подошла к холодильнику и выпила еще более приличную дозу, чем прежде. Без этого я не могла решиться на что-либо радикальное.

После этой дозы я почувствовала, как мир тонет, как свет меркнет, и уже возвращалась в саму себя обрывками: минутами я и мир присутствуем, минутами ничего нет. Помню еще обрывками путь из кухни в спальню, через зал. Помню обрывки гигантских стен в зале. Помню манящую мягкую белизну воздуха, влекущего из окна шестого этажа. Помню, что, несмотря на все это, о Господи, несмотря ни на что, я все-таки помнила, что жизни больше не будет и что я сейчас в невменяемом состоянии. Помню невольное примериванье глазом, сможет или не сможет тело беспрепятственно упасть через извилины пожарной лестницы. Помню бурую, пеструю смесь, хлынувшую на белую занавеску, помню запах и пудру пыли, переходящей с досок пола ко мне на лицо, помню страшные судороги, боль, которая, наверно, бывает в агонии…

* * *

…Я очнулась от ощущения нестерпимой боли.

Первое, что я почувствовала, очнувшись, была все та же невыносимая, прожигающая боль. Во рту у меня пересохло, и в висках стучало так, как будто отряды военных били меня сапогами по голове. Я с трудом приподняла голову, чтобы увидеть, где я. Я лежала в постели. Это была моя комната. Я была укрыта одеялом. Рядом в кресле сидел Гарик. Взрыв боли прожег меня с новой силой при виде его. Внутри меня болело так, как будто меня жгли там раскаленными ножами. Мне хотелось кричать, я заметалась на постели.

Гарик встал, положил книгу и подошел ко мне.

– Что ты, малыш?

Я отвернулась. Ох, как больно было мне видеть это лицо, эти глаза, еще так недавно заключавшие для меня жизнь.

– Дай воды, – попросила я.

Я услышала за спиной звуки его спокойных мягких шагов, шум воды в ванной.

Лицо мое, казалось, было стянуто, как кожа на барабане, все внутри горело, как будто избитое, в волдырях. Снаружи и изнутри мне хотелось холодной воды.

– Что ты делаешь! – закричал он, когда я вылила себе на голову недопитую воду.

– Почему ты здесь? – я опустилась на подушку и закрыла глаза.

– Почему я здесь? Потому что ты меня позвала. Так упилась, что ничего не помнишь?

– Я… тебя позвала?..

– Да, звонила всем моим друзьям и, узнав, что меня там нет, вешала трубку, не прощаясь и не отвечая на вопросы. Мило с твоей стороны так меня позорить перед моими друзьями. Меня Надюшка нашла у Толика, сказала, что ты звонишь всем, разыскиваешь меня.

– Что ты делал у Толика?

– Что делал… что делал… Он переезжает сегодня. Он позвал меня помочь. Ты же не думаешь о том, что мне тоже развеяться иногда надо! – добавил он, как бы оправдываясь.

– Послушай, можно я тебя изобью?

– Нет.

– Я прощу тебе все, если ты позволишь мне до потери сознания избить тебя. Если нет, ты уйдешь, как только мне чуть полегчает. Сейчас я просто не в состоянии тебя выгнать.

– Нет, дорогая моя. Нет. Ты не будешь больше бить меня. Никогда. Это абсурд. Я не желаю больше жить в этом абсурде.

– Значит… ты отказываешься?

– Любимая моя, прекрати это, у тебя нет резона так себя убивать. Я люблю тебя! И если ты меня не прогонишь, я никогда не уйду от тебя, когда же ты наконец поймешь это?