Опыт о неравенстве человеческих рас

Но за всеми этими конфликтами была победа королевской прерогативы, потому что они непрерывно возвышали низшие слои населения и разрушали авторитет рыцарства. Все, кто не имел личных или земельных прав, имели право приобрести их, и напротив, все, кто имел и то и другое, понимали, что эти права постепенно уходят из их рук. В такой критической для всех ситуации еще сильнее разгорелись конфликты и усилился антагонизм; они продолжались дольше, чем в других местах, поскольку появились раньше, чем в Германии, и закончились позже, чем в Италии.

Слой свободных земледельцев и воинов постепенно исчез по причине общей потребности в защите. Все меньше оставалось рыцарей, подчинявшихся только королю. Ценой утраты части прав каждый стремился купить поддержку человека, более сильного, чем он сам. Эта неразбериха доставляла много неприятностей как для современников, так и ля их потомков, и неизбежно вела к всеобщему уравниванию.

В связи с этим можно отметить два момента: 1) нет смысла изучать тогдашнюю Францию в пределах ее нынешней территории, поскольку единства страны не существовало, и 2) нельзя определить время появления современных общин, потому что они всегда были у галло–римлян и галло–франков.

Но общины никогда не имели большой власти. Самые крупные фьефы в конце концов, прекратили существование. Независимые, могущественные и гордые личности составляли исключение и рано или поздно должны были отступить перед антипатией романского мышления. Дольше всего продержался беспорядок — последняя форма протеста со стороны германских элементов. Королям, невольным вождям римского движения, было еще нелегко справиться с духом независимости. Непрерывные и всеобщие конфликты и метания раздирали эти героические времена. Никто не чувствовал себя защищенным от ударов судьбы. Как не улыбнуться сегодня горькой улыбкой при виде жалости к тогдашним низшим классам, к разрушенным хижинам и потравленным посевам! Почему бы не мерить события X в. той же мерой, какой мы оцениваем события сегодняшние! Ведь речь идет о посевах и хижинах крестьян, недовольных своей участью. Если уж проливать слезы, то лучше делать это по поводу всего общества, всех классов и всей общности людей.

Но почему вдруг слезы и жалость? Та эпоха вызывает совсем не сочувствие у внимательного читателя исторических хроник. Вся тогдашняя мысль скорее переполнена энтузиазмом, нежели сухой рассудочностью: она всегда бурлит и движется вперед. Она вдохновлена любопытством и безудержной активностью, она касается всего, с чем сталкивается. В то же время она обладает неисчерпаемыми силами, чтобы постоянно питать внешние и внутренние войны и конфликты.

Во всех областях деятельности мы видим в той эпохе превосходство над древнеримской цивилизацией. Последняя ничего не изобрела — она могла только пользоваться источенными временем плодами. А мы создали новые понятия и сотворили новую цивилизацию. И этим великим творением мы обязаны средневековью. На основе северных традиций и кельтских сказок оно создало большую литературу. Оно заострило оружие александрийской диалектики, проникло в теологические глубины и извлекло оттуда новые формулы, обогатило естественные науки, математику и алгебру. Оно преуспело в географических открытиях, когда маленькие королевства XIII в., не имеющие материальных средств, не рассчитывая на будущую славу, но обуянные религиозным экстазом, посылали своих бесстрашных мореплавателей в самые отдаленные уголки земли, о которых даже не помышляли ни греки, ни римляне.

В той эпохе много страданий — это историческая правда, но можно ли быть жалким и несчастным, будучи переполненным энергией? Случалось ли, чтобы угнетенный крестьянин–серф, или разоренный аристократ, или плененный король обращали свое последнее оружие против себя? Уж если испытывать чувство жалости, то к тем выродившимся и вялым народам, которые ничего не любят, ничего не хотят, ничего не могут, не знают, чем заняться посреди унылого прозябания в лоне угасающей цивилизации, и снисходительно относятся к самоубийству.