Оракулы перекрестков

А может, он, как дурак, сидит на ветке, а тварь неисправна?.. Сломалась?.. Разрядилась?.. Сколько она торчит в одной и той же позе, даже не шелохнется?.. Сомнительно… Но вдруг! Бенджамиль сорвал шишку и кинул ее вниз, стараясь попасть собаке в голову. Шишка пролетела совсем рядом, но чертова собака и ухом не повела. Или что там у нее вместо ушей? Сидела, как сидела. Бенджамиль, волнуясь от нахлынувшей надежды, бросил вторую шишку и на этот раз попал. Ничего! Псина сидела неподвижно, будто коллекционная статуэтка. Бен потянулся за третьей шишкой, но тут в его душу закралось сомнение: может, робопес просто не реагирует на шишки? Нужно попробовать кинуть чем-нибудь потяжелее, желательно металлическим. Бенджамиль похлопал себя по карманам комбинезона. В правом обнаружилась запасная обойма для пистолета, про которую он напрочь забыл, а в левом нашелся складной нож, тот, что Макс дал Бену прямо на поле. Решив, что нож еще может пригодиться, Бен взвесил обойму на ладони и, покрепче ухватившись левой рукой за ствол сосны, швырнул плоскую вороненую коробочку, метя прямо в узкую морду. Собака сделала неуловимое движение, уворачиваясь от летящего предмета, потом нагнулась к земле, обследовала упавшую железку и опять застыла, уставившись вверх.

Бен тихо выругался и в сотый раз принялся перебирать в голове варианты спасения, один нелепее другого. Попробовать перепрыгнуть на соседнюю сосну, до которой метров шесть… Попробовать чем-нибудь отвлечь робопса… Влезть на самую верхушку дерева и попытаться раскачаться так, чтобы достать верхушку соседнего… Влезть на самую верхушку дерева… а там будь что будет… Он думал до тех пор, пока небо не приобрело цвет жемчужной эссенции. И лишь когда луна стала совершенно прозрачной, словно бы сотканной из сигаретного дыма, Бенджамиль понял, что выхода нет.

Тупое отчаяние заполнило его живот, сердце, грудь, желудок. Отчаяние было вязким, как кисель, и прозрачным, как глицерин. Оно мешало втянуть воздух сквозь сжатые до хруста зубы. Оно давило, жало, выкручивало, туманя рассудок пленкой невольных слез. Хотелось завыть истово и тоскливо, во весь голос. Рискуя свалиться с ветки, Бенджамиль замотал головой. Ногти вцепились в податливую кору, влажное от слез лицо запрокинулось к стеклянному шарику луны.

— Отче наш, иже еси на небесах! — полузабытые слова, слышанные когда-то в детстве, сами собой рождались из пересохшего рта. — Как бы ни звали тебя — Деем, Алльяхом или Сантой, да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя, на земле и на небе. Дай нам хлеб наш насущный и оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим, не введи нас во искушение и избави нас от лукавого! Ангеле Божий, хранитель мой святый, живот мой соблюди. Не оставь меня, грешного, и не отступи от меня за все грехи мои. Прошу тебя! Укрепи и направь меня на путь истинный! Прости все прегрешения, что совершил я в день минувший, и защити меня в день нынешний. Сохрани душу мою в чистоте, дабы не прогневил я Господа…

Что он хотел выпросить у неведомого Вершителя Судеб? Крылья? Мост из радуги? Манкидресс, которым все равно не умел пользоваться? Бен и сам не мог бы сказать, чего именно он хочет… Быть может, просто оказаться за три тысячи миль отсюда? Но когда последнее «аминь» слетело с его губ, удивительное спокойствие и умиротворение сошло на него откуда-то сверху. Он вдруг явственно увидел себя на широкой, размеченной белыми полосами дороге, дороге, уходившей и вперед и назад, не имеющей ни конца, ни начала. И не то чтобы он ощутил себя ничтожной букашкой перед этой бесконечностью, нет! Он ощутил ничтожность и суетность своих страхов, метаний, бессмысленных мелких устремлений. Он вдруг услышал крохотных жучков, роющих ходы в сосновой коре, увидел целенаправленную муравьиную суету между хвойными иглами, бег невидимых электронов по стальным жилам биллектронной собаки, увидел небо и землю, огромный мир, перед целостностью которого все остальное теряло смысл и значение.

Это длилось секунду, может быть — две, а затем ушло, растаяло, будто утренний туман. Но и этого было достаточно. Бен наконец увидел там, внизу, под деревом, то, что должен был увидеть уже давно, — кусок пластика и железа, жалкую частицу мира людей, проекцию страха, зла, косности, грубую пародию на себя самого.

Это опять длилось какую-нибудь секунду и опять оставило след в душе Бенджамиля, наполнив сердце и мозг знанием чего-то огромного и сияющего.

Ничего еще не было кончено! Все как раз только и начиналось! Собака внизу была лишь досадной помехой. И помеху это требовалось убрать.