Орангутан и Ваучер (сборник)

– Ну, ну, уважь гостей! – не отступается Варя. – Не куксись… вся деревня просит.

Хмыкнул Мишка, положил баян на лавочку, листок бумаги достал, письменно ответил: «Глотки намозолим еще. Пущай внутри поется, ежели праздник велик». Варя прочла записку, глянула ка скучных гостей и ответ написала: «Мишенька, голубчик мой, Федулка покоя не дает… Хоть пару частушек спой».

Записку отдала, а сама, как береста, вспыхнула.

Шушукаются меж собой гости, косятся то на нее, то на Мишку. Ждут, чем «комедь» кончится.

«Невестушка моя… – опять пишет Граммофон. – Челюсть надвое раскалывается… не смогу петь…»

Прочла Варя скорый ответ, Федулку кликнула.

– Федул! Не будет Мкшка играть нынче, а петь и тем более… Нездоров он…

Помолчал Федул, затылок почесал, буркнул сквозь зубы:

– Ну что ж… жаль, свадьба расстраивается… Гости завозмущались сразу, завыговаривали:

– Пущай Мишка сам скажет, будем играть или нет? Ему бы из горницы выйти, раз такое дело, а он и уходить не уходит и играть не играет: сидит молчит, словно воды в рот набрал, да руками машет. Наконец встал, вышел из горницы.

Месяц провалялся Мишка в постели.

Вся деревня переживала. Дуню расспросами замучили: «Что? Да как? Когда баян в руки возьмет?»

Одним словом, истосковались по гармонисту.

И вот он снова у костра. И голос его еще звонче летит над берегом реки. Пляшет деревенский люд, отстукивая то кадриль, то «девятку».

А Варя не может налюбоваться своим дролей:

– Может, те всурьез артистом стать?

– А что?! Можно… Говорят, только получают мало, – ответил Мишка и крикнул: – А ну, разделись, братва, на две стенки да кадрилью через луг! Чтоб на той стороне слухали… Кто побойчей?

Зашумели люди. Заопрокидывали назад смуглые лица… и пошли…

Такие кренделя завыделывали бойкими деревенскими ножищами, что слезы навернулись у Граммофона. Ох и любил он русские праздники!

Плывите, рученьки,
Летите, ноженьки.
Чего накуксился
Ты, мой хорошенький?..

Забывал в эти минуты Граммофон и о своей сломанной челюсти, и о безотцовской юности. Тискали пальцы тугие кнопки баяна до тех пор, пока руки не онемели.

Тут и начиналась потеха. Мишка протягивал баян первому попавшемуся мужику и заставлял играть до последних петухов.

Чаще всего мужик попадался не музыкальный, и из баяна рвались какие-то несвязные звуки. Но Граммофон не замечал фальши. Несколько часов кряду дирижировал в такт собственному пению. А под утро сам неистово исполнял прощальную.

Неизвестно, как бы сложилась жизнь Мишки, но после случая на лесоповале он стал подумывать о новой работе.

– Иди в клуб, тетеря! – советовали ему друзья. – Музыке людей учи… Талант пропадать не должон!

– Да какой у меня талант? Разве голосовой?..

– А голос что, мякина? Давай, давай. Слушай, что говорят. Понял?

– Слушаю, – кивал Мишка. – Токо мне самому учиться хоца.

– Поздно тебе новому ремеслу учиться… В клуб и так возьмут, без образования.

– Нет… Образование надобно. – Упрямо повторял Мишка. – Сосну не так повалишь, никто не увидит. А ежели «Катюшу» на манер «Летки-енки» исполнить, позор на весь район!

– Ну что ж, дело твое… – соглашались друзья Мишки. – Учись на здоровье! Смотри токо, место в клубе не потеряй… Клуб у нас один, играют все…

– Тем паче ехать следует.

– Куда?

– В Москву, в училище музыкальное…

– В Москву так в Москву… Смотри сам… Провожали Мишку без особой охоты, но провожающих нашлось много.

Мишка вышел на крыльцо, взял баян в руки. Нахмурился да как растянет мехи!

Так тоскливо заиграл, что корова Федулкина к крыльцу подошла и давай прядать ушами. А мелодия у Граммофона как песня пеночки была – жалобная, трепетная. Много сестра Дуня мелодий слышала, но такой – никогда.

Оглядела она провожающих, а Вари нет.

– Родненькие! Варька-то где?

– Моль, видать, съела, – пояснил дядя.

– Может, за изгородью она?.. Подойти страшится? Посмотрели за изгородью. И там нет.

– Да будет вам непутевую искать. – Дядя чуть захмелел и требовал веселья. – Что ты, племяш, душу жалобишь?.. Ты нашу пермогорскую сыграй!

И опять плясовая пошла: топот, прибаутки, выкрики.

– Жаль, баян Федулкин, а то бы с собой взял! – выкрикнул Мишка.

– Мне-то не жаль. Бери! Нынче-то мы сродственники, – отозвался Федул. – Токо сестре скажи…

– А мне и сказывать не к чему. Я брательника крепко знаю! – отозвалась Дуня. – С баяном-то он и меня, и дядьку родного забудет. Не дам баяна! И не мой, да не дам!

– Да ну тя! – выкрикнул Мишка. – Не жадничай!

– Глупый ты, Мишаня, баяна не жаль… тебя жаль! Потому и оставить его хочу… до приезда твоего…

– Ладно ты рассудила, – обрадовался дядя. – Гармонист без гармони что птица без крыл! Пущай повертится по городу, покувыркается! Тя с первыми морозами ждать?.. Или как прикажешь?

Мишка не ответил. Слушал. Советов ему полный короб надавали, а баяна не дали. По-мудрому решили поступить, по-хозяйски, чтобы думка о Пермогорье липучей пчелкой жалила сердце. Без баяна Мишка со двора вышел, без песен звонких, с тоской какой-то…

Земляки к дороге его проводили и обратно пошли.

А Варя неподалеку, у кладбища, его ждала и больше всех печалилась.