Оранжевое солнце

Эрдэнэ хмурился, отвечу ей письмом, в нем будет одна строчка — работаю помощником мастера в Дзун-Баине. Не успела эта мысль разгореться, ее погасила другая: хорошо ли одну строчку? Зачем обижать девушку. Ей надо сказать спасибо, она сообщила важное: о поездке Гомбо в Советский Союз.

Эрдэнэ поднялся и, сидя на кровати, уставился в темноту. Провел ладонью по лбу, сбросил что-то липкое, надоедливое, как паутина. Дверь в соседнюю комнату приоткрылась, там спит Бямбу. Эрдэнэ, шлепая босыми ногами, подошел к окну, неотрывно глядел в темноту, надеясь вновь увидеть смеющуюся Цэцэг. Чернота ночи непроницаема, даже звезд не видно, вдруг слышит:

— Спи, Эрдэнэ, не топай ногами, как лошадь копытами...

А в ответ:

— Цэцэг, Цэцэг! Напишу тебе обо всем...

— Ложись, завтра вставать рано...

...Письмо Цэцэг так и не удосужился написать Эрдэнэ. Редко вскакивал и на своего крылатого скакуна. Забот много; машины, на которых он трудился, бывало, и не слушались. Не бегать же к мастеру или механику каждую минуту, надо самому заставлять непослушных работать.

Думал о Гомбо, уехал в Советский Союз, а ему, брату, — ни слова. Написал ли он дедушке? Какой стал гордый. Теперь не схватишь его за плечи, не поборешь...

Вечером после работы, подражая мастеру Бямбу, сидел у окна и читал газету.

...В полночь он и Бямбу вскочили. Дрожали окна — стучалась гобийская зима. Затопили печь. Сидели, курили. Ветер бил в окна. Утром Бямбу увидел, что Эрдэнэ надел легкую куртку.

— Ты что? Надевай стежонку, шапку, рукавицы.

— Буря прошла. Смотри, какое ясное небо. Я хотел в выходной еще разок поплавать в бассейне.

— Спишь или живешь? — уколол его Бямбу; две недели тому назад спустили воду из бассейна.

В цехе день прошел шумно и торопливо. К работе в зимних условиях готовились уже давно, но так не суетились, как сегодня. В цехе и на участке побывали все — и начальник участка, и главный инженер; был будто бы и сам директор рудника, но Эрдэнэ его не видел.

Домой пришел один, мастер Бямбу задержался. Эрдэнэ затопил печь, поставил на плиту чайник, ждал мастера. Стук в дверь. Вошла учетчица Хухэ. Такой нарядной он ее никогда не видел. Малиновый стеганый халат, ярко-желтый широкий пояс, меховая шапка, мягкие сапожки.

— Эрдэнэ! Ты меня подвел, убежал, а данные? Не могу же я схватить их с неба. Надо срочно сдать сведения...

— Забыл, — растерялся Эрдэнэ.

Он в рабочей одежде возле нарядной Хухэ выглядел скромно.

— Не волнуйся, я поставила тебе вчерашнюю выработку. Согласен?

— Конечно, спасибо!..

Хухэ увидела фотокарточку Цэцэг. Она прибита гвоздем к стене. Висит одинокая, сиротливая, малоприметная.

— Больше тебе и стенку некем украсить? Вспомнил бы отца, мать...

— Некого, Хухэ, нет ни отца, ни матери...

— Прости, но брата Гомбо почему бы тебе...

— Ты знаешь моего брата?

— Нет, не знаю, а с девушкой знакома...

— Ты видела ее на концерте, она пела. Да?

— Цэцэг — моя подруга, мы долго жили с нею в одной комнате. Поет — заслушаешься, как человек еще лучше... Зачем ты ее на стенку прилепил? Знакомая? — улыбка скользнула по ее пухлым губам, хитро сузились глазки.

— Она — мой друг...

— У нее друзей много...

Эрдэнэ горделиво выпрямился:

— Не всем же она дарит свои фотокарточки...

— Быстро одевайся. Пошли.

В кино Хухэ опять повела разговор о Цэцэг. Эрдэнэ отвечал уклончиво. Лицо у Хухэ недовольное. Когда на экране раздались взрывы, ударили пулеметы, огонь охватил дома, лес; люди бежали, обезумевшие, падали, умирали, Хухэ вцепилась в руку Эрдэнэ, прижалась к нему.

— Пойдем, нет сил это видеть, мне страшно...

Они вышли из зала. Шагали по освещенным улицам Дзун-Баина, свернули за угол; ветер бил в лицо. Остановились в затишье у забора, переждали. Когда пошли, темнота нависла плотной завесой. Сердце Эрдэнэ всполошилось: услышал он то же, что говорила ему Цэцэг, когда шли они ночью в Гоби.

— Эрдэнэ, я ничего не вижу, возьми меня за руку...

Так начал дружить Эрдэнэ с Хухэ, девушкой, которую почти не замечал. Она не приходила в цех или на участок, а впопыхах прибегала, всегда торопилась, поспешно собирала сведения и убегала. Вот и сегодня, в конце рабочего дня она прибежала, быстро опросила всех, дернула за рукав Эрдэнэ:

— Ну, давай скорее, опять забудешь!

Эрдэнэ видел, как тонкие пальчики сжимали карандаш, и он бегал по бумаге, расставляя цифры по графкам. Когда девушка подняла голову и глаза их столкнулись, Эрдэнэ опешил, замигал: глаза у Хухэ красивые, как у Цэцэг, когда улыбались, еще красивее. Маленькая, быстрая, из-под шапки темно-золотистая прядка непослушно вихрилась; из цеха она не выбежала, а выпорхнула. Среди шума машин еще слышался ее смех. На участке все любили Хухэ, одобрительно звали Алтан-хулгана — Золотая мышь. Она чуть не повернула судьбу Эрдэнэ на дорогу, шагая по которой путник не знает, куда придет.

В длинный зимний день Бямбу сидел возле пышущей жаром печки, ждал своего помощника, посматривая на часы. Дверь бесшумно открылась. Эрдэнэ переступил порог, потрясая конвертом, похвалился:

— От брата Гомбо!

— Что пишет?