Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

Почти все они были написаны на таких же, как конверты, склейках из крохотных бумажных лоскутков, предотвратить попадание которых в камеры тюрьма не могла уже никак. Почти одинаковым, как вскоре оказалось, было и содержание писем, хотя их авторы были очень разными людьми. Руководящий работник, член большевистской партии с дореволюционных времён писал Сталину, что его ложно обвиняют в принадлежности к троцкистско-бухаринскому блоку. Всячески вымогают признание, на допросах избивают. На то же самое жаловались два колхозника, бывшие красные партизаны, хотя сидели все они, наверное, в разных камерах. Среди обращающихся к Генеральному секретарю ЦК, председателю Верховного Совета, Генеральному прокурору СССР были и директора заводов и простые рабочие, профессора и явно малограмотные люди, партийные и беспартийные, старики и совсем еще молодые. И все они твердили в своих заявлениях, хотя и в разных выражениях, но одно и то же — не виновны! И всё просили вмешаться в ход их дела и защитить от произвола; Общеизвестно, что почти всякий преступник, даже схваченный с поличным, поначалу отрицает свою вину. Но потом только редкие из них продолжают настаивать на таком отрицании, поскольку им предъявляют доказательства их вины. Здесь же отрицание было сплошным, хотя многие писали, что признали себя на следствии виновными под воздействием насилия и угроз. По-видимому, это насилие действительно существовало, раз о нем в один голос заявлял и все политические заключенные, в подавляющем большинстве случаев совершенно незнакомые друг с другом и строжайше друг от друга изолированные. То, что жалобы на это насилие и произвол следователей и судей пресекаются посредством их противозаконного уничтожения, весьма убедительно подтверждало правоту жалобщиков.

О жутковатых делах, творящихся в нынешних тюрьмах для политических арестованных, бывший возчик конторы «Гужтрана» не раз слышал находясь еще на воле. Он и тогда прикидывался темным и малограмотным — с такого меньше спрос — но на самом деле интересовался политикой и газеты тайком, когда попадались под руку, почитывал. Прислушивался он и к разговорам. А говорили, конечно, только наедине друг с другом, разное. О том, например, что со схваченными НКВД тайными контрреволюционерами, о которых так много писали в газетах, сейчас расправляются почти так же круто, как в ЧК времен гражданской войны. И что под горячую руку попадается множество ни в чем не повинных людей. Это было понятно. Во время широкой кампании по выявлению и искоренению подпольной контрреволюции всякое может случиться. Но чтобы все арестованные по обвинению в политических преступлениях оказались невиновными, это и в голову не приходило даже человеку крепко и неоднократно обиженному советской властью. Последней из этих обид было приклеивание ему клейма «социально вредного» и постановление какой-то «тройки» о его заключении без следствия и суда в исправительно-трудовые лагеря сроком на восемь лет. Этот срок был уже вторым у малоприметного «водителя» гужтрановской кобылы. Первый он отбыл два года тому назад за перепродажу заведомо краденого. Тогда ему пришили, что, будучи профессиональным старьевщиком, он давно уже занимался между делом этим преступным ремеслом. Но это было неправдой. Соблазну хранить в тюках скупленной по дворам ветоши отрезы краденой ткани и продавать их при случае старьевщик поддался только раз, когда, почти разоренный непосильным налогом, он попытался выкрутиться из безвыходного финансового положения. И тут же, не имея уголовного опыта, «сгорел».

А вот «шурум-бурумщиком» он был потомственным. Еще с отцом ходил по дворам, собирал всякий хлам вроде старых калош и коробочек из-под ваксы. Для этого отец, едва перебивавшийся с семьей из восьми душ, и забрал его из школы. Но мальчишка был смышленый и пошел дальше своего родителя. Тот, собирая утиль, бродил с огромным заплечным мешком. Сын же к началу революции имел уже лошаденку и телегу. С ними он ездил по окрестным деревням, скупая тряпье, кость, рога и копыта. У баб — за мелкие деньги, зеркальца и бусы, у детей — за карамельки и глиняные свистульки. Продолжал он свое довольно доходное дело и при советской власти, когда окончилась гражданская война. В эти годы дела шли даже лучше, чем в дореволюционные времена, так как на задворках, чердаках и в самих домах накопилось множество всякого хлама. Скупщик старья взамен отцовской халупы выстроил себе на городской окраине довольно приличный домик. Был, конечно, женат, имел детей.