Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

В особо тонкие детали научного вредительства НКВД вообще не собирается вникать. Самое важное в этом деле — выявление всех замешанных. Это было куда проще. Первоначальный страх Пронина перед сложностью дела почти рассеялся, и в своем полном успехе он уже не сомневался. Задание казалось ясным, почетным и совсем не трудным. То, что главный следователь по этому делу смотрит на него косо, даже хорошо. Тем эффектнее будет впечатление от успеха сегодняшнего допроса. Карьера Пронина напрямую зависела от этого успеха.

Больше всего он думал сейчас о первых минутах встречи со своим подследственным. Очень хотелось продемонстрировать презрительный сарказм победителя. Холодно и небрежно ловить дворянского последыша на лжи, припереть к стенке, наблюдать, как будет извиваться ужом этот недавно пользовавшийся в своем мире таким уважением человек. Пронин узнал об этом из материалов дела, разговоров с коллегами и сексотами из ФТИ. Но, к большому сожалению Пронина, такой вариант развития событий был из области фантазий. Всё это было бы возможно, обладай он хотя бы минимальным объемом знаний из курса физики. Он не сможет пользоваться не только специальными терминами, но даже разговорный язык этого ученого не всегда будет ему понятен. И насмешливое пренебрежение к бывшему профессору, как бы жалок и принижен он сейчас ни был, может обернуться неловкостью для самого следователя.

Можно поступить иначе. Разыграть неудержимую ненависть человека из рабочего класса к подлому предателю и шпиону. Скажем, спросив фамилию, сразу же ударить преступника по лицу. Это один из обычных, но сильных приемов психологического оглушения. Однако для этого случая он не подходит. Интеллигентик, наверное, и так дрожит от страха. А если его чересчур перепугать, то, пожалуй, и слова вымолвить толком не сумеет.

Правильная тактика находится, скорее всего, где-то посередине. Вначале Пронин будет с бывшим профессором презрительно сух. Он покажет этому ученому индюку, что тот для молодого следователя — самый заурядный контрик. На робкое «Здравствуйте» Пронин не ответит. Не взглянув на вошедшего, занят-де, ткнет рукой по направлению к стулу, стоящему у стены. И только потом оторвется от бумаг, отрывисто спросит: «Фамилия?» — и, разыскав нужное дело в стопке папок, холодно и внимательно посмотрит на оробевшего арестованного. Затем с выражением усталости и скуки начнет допрос отрывистым, брюзгливым тоном.

Пронин взглянул на часы, снял с телефонного аппарата трубку и сказал: «Начинайте». В соседней комнате раздался громовой мат, хлесткие удары чем-то вроде плети или палки и отчаянный вопль. Это ему по задуманному сценарию помогает сосед со своим помощником, умеющим удивительно подражать крикам от боли. Один ведет роль палача и хлопает линейкой по голенищу сапога, другой кричит истошным голосом. Даже если знаешь, что разыгрывается комедия, и то мороз по коже. Действует на подследственных, особенно новичков, здорово. Иные трясутся от страха, обмирают как слабонервные дети, даже просят воды. Давать воду, между прочим, сразу не следует. Вообще нужно делать вид, что крики за стеной — не более чем привычный рабочий фон.

Но напугать — не значит расколоть. Многое зависит от того, как будет задан первый вопрос. Можно тем же тоном, каким спрашивал фамилию и год рождения, спросить: «В какой контрреволюционной организации состояли?» и если в ответ начнется обычное невнятное бормотание, что вопрос непонятен, удивленно поднять брови: «Никак вы запираться собираетесь?», зачитать показания однодельцев, показать их подписи. И только после этого переходить к угрозам, ругани и, может быть, рукоприкладству.

Впрочем, все это вряд ли потребуется.

В дверь постучали. После отрывистого «Да, да!» подследственный вошел, но ожидаемого «Здравствуйте» не последовало. Прошло добрых полминуты.

Это было непривычно и странно. Может быть, вошедший так испугался, что и слова произнести не может?

Пронин повернул голову и наткнулся взглядом на угрюмые и насмешливые глаза худого, заросшего щетиной человека, похожего больше на машиниста или портового рабочего, чем на профессора. Что за черт? Тот ли это?

— Фамилия? — спросил Пронин, но не резким и брюзгливым голосом, как следовало, а как спрашивают удивившиеся и даже несколько растерявшиеся люди.

— Моя фамилия — Трубников, — ответил арестованный, продолжая смотреть все тем же насмешливым и неприязненным взглядом.

— Садитесь! — От растерянности Пронин едва не добавил «Пожалуйста», а жест, которым он показал на стул, был почти вежливым.

Даже уткнувшись для вида в бумаги и выводя на бланке допроса какие-то каракули, он чувствовал на себе тяжелый, ненавидящий взгляд человека, сидевшего напротив. Полное отсутствие страха в его глазах пугало, сбивало с толку. А тут еще визг этого артиста за стеной, от которого только и проку, что взгляд Трубникова наливается какой-то опасной свирепостью. Пронин пожалел, что и слышать не захотел о помощнике.