Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

Прямо перед ним возвышался грязно-белый пятиэтажный корпус. И без того унылый фасад обезображивали бесчисленные ежовские намордники, нахлобученные почти на все окна. Небольшой, вымощенный неровным булыжником двор окружала невысокая кирпичная стена с крытыми площадками для часовых наверху и глухими железными воротами. И ворота, и небольшая железная калитка в них были закрыты. За стеной стояли другие корпуса, поменьше и без козырьков на окнах. В отдалении виднелась высоченная, казавшаяся белой от яркого, направленного вдоль нее света прожекторов, главная стена тюрьмы. Это и был, конечно, спецкорпус — тюрьма в тюрьме.

Костю Фролова привезли в том же собачнике, что и Трубникова. Но он был старый, бывалый арестант, и не удивлялся ни фальшивой хлебовозке, ни спецкорпусу, ни огромности Центральной, поразившей большинство остальных арестованных. Фролов уже сидел однажды в этой тюрьме, ездил в собачниках и даже предстал перед судом Военного трибунала. Но в своих показаниях на предварительном следствии загнул такую штуку, что Трибунал не стал судить Фролова и отправил его дело на передоследование. Теперь оно закончено, и Костю снова привезли в Централку ожидать нового суда.

Все это худенький подросток успел вполголоса сообщить окружающим, пока энкавэдэшники в фуражках с красными околышами совещалась о чем-то в сторонке с людьми в черной тюремной форме. На негромкие разговоры арестованных ни те ни другие не обращали внимания. Это обстоятельство Костя особо подчеркивал, вероятно, чувствуя себя здесь кем-то вроде ветерана, старожила и знатока здешних мест.

Костя очень гордился своим отцом, полковником Фроловым, и отцовским орденом Красного Знамени, и его именным оружием. Но и орден, и оружие забрали в ту же ночь, что и отца. Спустя два месяца была арестована и Костина мать. Его маленькую сестру сразу же поместили в детский дом, а Косте сказали, что он тоже будет воспитываться в детском доме, но не здесь, а в другом городе. А пока пускай несколько дней поживет один в прежней квартире — большой уже. И пусть не трогает печатей на шкафах, куда сложили описанное имущество Фроловых для конфискации. И в школу нужно продолжать ходить до отъезда в другой город. Учеба в седьмом классе — дело серьезное и пропускать ее не следует.

Вот в один из этих дней Костя Фролов и вступил на уроке истории в политический спор с учительницей. Рассказывая о генеральной линии Партии и о левом уклоне, учительница поносила Троцкого как отщепенца и предателя. Слово «троцкизм» взрослые произносили понизив голос, либо с проклятиями выкрикивали его с трибуны. На вопрос, что же это такое, они испуганно отмахивались и требовали прекратить подобные разговоры. Для любознательного Кости вопрос о троцкизме приобрел особенно мучительную остроту после ареста отца. Теперь всякий, кто хотел Костю обидеть, мог сказать: «А твой отец — троцкист!» В поисках ответа мальчик листал даже красные томики собрания сочинений Ленина, стоящие у отца в кабинете, стараясь извлечь оттуда все возможные сведения о Троцком.

И почти все запомнил, хотя вопрос о троцкизме оставался для Кости совершенно непонятым и очень болезненным. Он попробовал получить от учительницы истории сколько-нибудь внятные разъяснения о конкретных преступлениях Троцкого. Возмущенная до глубины души учительница, как истинная патриотка, немедленно сообщила «куда следует», что Костя Фролов, видимо, достойный сын своего отца и что яблоко от яблони недалеко падает. И уже через два дня Костя оказался в одной из камер следственной тюрьмы.

Но несмотря на ужас первых дней заключения, мальчик довольно быстро справился с отчаянием — помогли молодость, здоровая нервная система и неистребимая юношеская тяга к приключениям. Когда после первого допроса у следователя Костя понял, чего от него хотят, он разыграл целый спектакль о своем участии в контрреволюционном заговоре. Следователь, видимо крайне неумный и малограмотный новобранец, быстро склеил «дело», даже не пытаясь разобраться что к чему. Он был очень доволен, что не пришлось долго возиться, и передал дело в суд. Но там более опытные товарищи быстро разобрались, что написанное — «сон сивой кобылы в летнюю ночь», это выражение часто употреблял Костин отец. И дело было отправлено на передоследование.

Так называемое доследование было просто пересоставлением Костиных показаний. Следователь теперь был другой и очень торопил Фролова, видимо для того, чтобы не дать ему времени сочинить новую каверзу. Придираясь к написанному по разным поводам, он заставлял его менять текст, перечитывая этот текст так и этак. И все-таки не мог избавиться от подозрения, что тут опять что-то не так. Уж очень хитрая физиономия у этого паршивца.