Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями

Цицерон смеется над Эпикуром, который исходит из того, что добро и зло (боль) имеют природные границы, а следовательно, никогда не могут охватить человека целиком. Значит, тогда, замечает Цицерон, человек не может до конца их осмыслить и, соответственно, преодолеть боль интеллектуальным усилием.

– «Предельное – то, что выше всего, кратковременное – то, что быстрее всего. Вот я и презираю силу боли, от которой ее кратковременность защищает меня чуть ли не раньше, чем она наступит». – «А если эта боль такая, как у Филоктета?» – «Что ж, это боль очень сильная, однако же не предельная: болит у него только нога, а глаза, голова, грудь, внутренности и все остальное – здоровы: стало быть, это далеко еще не предельная боль; стало быть, продолжительная боль даже содержит в себе больше удовольствия, чем тягости».

Ну, коли так, то я, конечно, не могу о таком великом человеке сказать, что он глуп, но скажу лучше, что он потешается над нами. Высшую боль я вовсе не считаю краткою («высшей» я ее называю, даже если есть боль на десять атомов сильнее) – я мог бы перечислить многих славных мужей, которые долгие годы испытывали величайшие мучения от подагры. Ведь хитрый Эпикур нигде не определяет ни меру силы, ни меру краткости боли, чтобы оставалось непонятно, что он считает предельной силой и что – предельной краткостью. Оставим же его разглагольствовать, ничего не говоря толком: а сами признаемся, что не у того нам надо искать лекарства против боли, кто провозглашает боль худшим из всех зол, хотя бы сам он и проявлял мужество, страдая животом и задержанием мочи.

Атомы – Эпикур и его последователи развивали учение Демокрита об атомах, Цицерон смеется над ними, используя слово «атом» не к месту, клеймя их утверждение об объективных ограничениях природного добра и зла. В конце он переходит к совсем непристойному аргументу: как может Эпикур учить о терпении, внушенном нам как будто самой природой, если не терпит сходить по большой или малой нужде? Впрочем, классическая риторика допускала аргументы, сейчас не принятые в приличном обществе, вроде «Как может нас повести по прямому пути тот, у кого ноги кривые?» или «Кто считает, что все предопределено богами, того надо побить, и он сразу нажалуется на несправедливость». Мы называем эти аргументы argumentum ad hominem – довод, отсылающий к человеку (а не к сути дела), и не допускаем в научной дискуссии.

Искать лекарство от боли нам надо у кого-то другого – и прежде всего у тех, кто высшим благом считает честь, высшим злом – позор. Пред их лицом ты вряд ли решишься стенать и сетовать, их голосом обращается к тебе сама добродетель: «Ты видел, как мальчики в Лакедемоне, юноши в Олимпии, варвары-гладиаторы на арене молча переносят самые тяжелые удары, – ты ли теперь, столкнувшись с болью, не выдержишь ее стойко и сдержанно и будешь вопить, как баба?» – «Не вынесу: это противно природе».

– Понятно. Но ведь мальчики так делают ради славы, другие – из стыда, многие – из страха; а если это совершается столь многими и столь повсеместно, вряд ли это так уж противно природе! Нет, она не только не противится этому, но даже требует этого, ибо нет для нее ничего выше и желаннее, чем честь, хвала, достоинство, блеск. Все это – разные имена для одной и той же цели, но я пользуюсь ими, чтобы охватить ее значение как можно полнее.

Я хочу сказать: самое лучшее для человека – все то, что желанно само по себе, что проистекает из добродетели или заложено в ней самой, что похвально само по себе, что я назвал бы даже не высшим благом, а единственным благом. И точно так же, как я говорю о честном, я скажу и о бесчестном, только противоположное: ничего нет для человека более низкого, более презренного, более недостойного.