Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями

Ну конечно, нездоров, даже собеседнику это ясно. А с каким трагическим пафосом он взывает:

– К тебе взываю, Аполлон, к тебе, Нептун, всеводный царь,
И к вам, о ветры!..

Целый мир он готов перевернуть ради своей любви, только Венеру оставляет в покое:

…А к тебе взывать, Венера, незачем!..

В своей страсти он о ней и не заботится, хотя именно страсть заставляет его говорить и действовать так нелепо.

Если кто поражен такою страстью, то для исцеления нужно показать ему, что предмет его желаний – это нечто пустое, презренное, ничтожное, чего можно легко добиться в другом месте, другим способом, или совсем не добиваться. Иногда полезно отвлечь его к другим занятиям, хлопотам, заботам, делам; часто помогает простая перемена места, как для плохо выздоравливающих больных; думают даже, будто старую любовь, как клин клином, можно выбить новою любовью; но главным образом нужно убеждать человека, какое это безумие – любовь. Из всех страстей она заведомо самая сильная; если не хочешь, чтобы я осуждал ее саму по себе, вспомни насилие, позор, блуд, даже кровосмесительство, – все, что позорно и достойно осуждения. А если не хочешь говорить о них, то любовная страсть и сама по себе достаточно мерзостна.

Такое поругание любовной страсти потом воспроизводилось не раз, хотя и не с такой радикальностью, как у Цицерона. Например, как средство против любви до эпохи барокко включительно предлагалась медитация: подумать, что любимая девушка состоит из костей, слизи, кишок и прочей мерзости. Любовь надо было сделать физиологически и нравственно отвратительной, только тогда можно было ее победить. Цицерон тут неожиданно радикален, потому что для него ничто не должно вставать на пути совершенной гражданской добродетели.

Умолчим о безумии любви; но разве мало в ней еще и легкомыслия, даже там, где это кажется мелочью:

Несообразностей
Полна любовь: обиды, подозрения,
Вражда, и перемирье, и опять война,
И мир опять! Всю эту бестолковщину
Толковой сделать – все равно, как если бы
Ты постарался с толком сумасшествовать!

Цитата из комедии Теренция «Евнух», приводится в переводе А. Артюшкова.

Это непостоянство, эта изменчивость настроения, может ли она не оттолкнуть своим безобразием? А между тем и здесь нужно доказать то же, что говорится о всякой страсти: что она – мнимая, что она избрана добровольным решением. Если бы любовь была чувством естественным, то любили бы все, любили бы постоянно и одно и то же, не чувствуя ни стыда, ни раздумья, ни пресыщения.

Что касается гнева, то уж он-то, овладев душою, делает ее заведомо безумной; это под влиянием гнева встает брат на брата с такими словами:

– Есть ли кто на белом свете вероломнее тебя?
Есть ли в ком такая жадность…

Брат на брата – спор Агамемнона и Менелая. Далее пересказывается эпизод из трагедии Еврипида «Ифигения в Авлиде», страшный миф об их отце Атрее и его брате Фиесте, известный Цицерону в переводе Энния.

И так далее, как ты знаешь, перебрасываясь стихами, брат брату швыряет в лицо тягчайшие упреки, так что легко поверить: это дети Атрея, когда-то придумавшего против брата небывалую казнь:

– Неслыханный лелею в сердце замысел,
Чтоб сердце брата раздавить жестокое.

Какой же замысел? Послушаем Фиеста:

Это брат мой, брат заставил, чтобы я, несчастнейший,
Собственных пожрал потомков…

Атрей накормил брата мясом его детей. Разве гнев у него здесь не равен безумию? Поэтому мы и говорим, что такие люди «не владеют собою», то есть ни умом, ни рассудком, ни духом, так как все это зависит от душевных сил человека.